Нет меня не проведешь, спорил с кем-то Воропаев. Ему припомнилась старая инструкция для следователей НКВД, найденная в архиве на Лубянке. Ее нашли целую стопку перевязанную полуистлевшей бичевки. Стопка долго стояла в коридоре, и сотрудники пятого управления часто спотыкались об нее пока она не развалилась. Воропаев взял одну тетрадку с фиолетовым штемпелным грифом ДСП, сдул пыль и развернул наудачу. Речь шла о неком театрализованном методе "доводки" преступника перед арестом. Даже название было специальное - "Система Станиславского". Звподозренный и выявленный враг должен созреть. Этим значительно облегчалась заключительная стадия следствия и чистосердечного признания. Приступника монотонно и последовательно нервировали грубой слежкой (буквально наступая на пятки), случайными звонками в половине третьего ночи ("ах, извините, это не общество защиты здорового социалистического сна?"), туманными намеками ("ну ты старый хрен, куда спрятал керенки?") и невероятными совпадениями (например, одновременным приездом дальних родственников из Киева и Улан-Удэ). Человек постепенно начинал ощущать какое-то жизненное неудобство, как будто его линия судьбы постоянно контролируется и подправляется кем-то со стороны, потом впадает в беспокоикство переходящее в беспричнную пагику. Вот здесь то его и надо брать. Уж ни этой ли инструкцией пользовались Ильф и Петров, когда описывали как Остап Бендер готовился к решительному штурму подпольного миллионера? Помниться, тогда они с коллегами посмеялись, а вот теперь Воропаеву было не до смеха. После того как мать Андрея назвала сына Умкой, он сам себя почувствоал под системой Станиславского. События послених дней вдрун превратались с странную невозмодную цепь невероятноых совпадений, цепь кованную не им, а кем-то всезнающим и всесильным. Да взять хотя бы их встречу! Каким образом он в огромном миллионном городе, где болшая часть людей никогда не стречаются друг с другом, нашел этого бедного студента? А уж все остальное, просто уму не постижимо. Да нет не может быть, протестовало материалистическое образование Воропаева. Прав доктор, надо отудохнуть или хотя бы выспаться. Он полез за сигаретами и обнаружил пустую пачку. Чертыхачсь, погнал машину к метро, в надежде на киоски.
В позднее время у станции метро Университет еще толкался народ. Спешили по домам засидевшися на работе преподаватели, вечерние студенты брали пиво и прячась от дождя под козырьком о чем то весело говорили, подъезжала на девятках с тонироваными стеклами братва в лампасах, затоваривалась кристалоской водкой, шла обычная ночная млосковкая жизнь, напоминавшая киплинговскую сказку о том как разные звери приходили к водопою и не трогали друг дружку.
Воропаев не сразу обратил внимание на среднего роста гражданина, стоявшего перед ним. Лишь когда тот просунул в окшко десятку попросил баночку "Черного Медведя", Воропаев обомлел:
-Михаил Антонович?!
Гражданин сначала взял пиво, пересчитал сдачу, а уж потом повернулся:
-Вы обознались.
Слава Богу, это был не докотор. Воропаев извинился, купил пачку сигарет "Петр I" и мотая головой попбрел к своим жигулям.
Дома перед сном он выпил коньяку, но в ночной тишине шум стал еще отчетливее. Теперь он заметил в нем какие то переливы, будто завывание ветра в печной трубе. Он опять вспомнил про дачу, потом про очки, потом про Умку, потом про Петьку Щеглова и так все в полусне перемалывал до трех утра. Потом встал, тихо чтобы не разбудить домочадцев из ванной позвонил в первую градскую. Доктор оказался на ночном дежурстве и посоветовал непременно тотчас померять давление.
-Сто двдацать на девяносто, - под свист выходящего из резиновой груши воздуха, говорил доктор. -Давление в норме, странно. Впрочем, чего там странно, ведь человек состоит из сосудов, как орган. Не орган, заметьте, а орган. Вот он и играет, а нам все кажется возраст, нервы, вон отец Серафим тоже жаловался да я и сам иногда коньячком спасаюсь...
- А как вам, Михаил Антонович, система Станиславского? -зачем-то спросил Воропаев.
-В смысле? - удивился доктор.
-В смысле вхождения в роль, вы как больше любите когда актеры вживаюися в роль, забыая свое Я и как бы превращаются в своих героев или когда они знают что они актеры, а героев играют сплогным мастерством?
-Знаете, господин полковник, я с отцом Серафимом долгую беседу имел, и вам советую с ним поговорить.
-О чем же беседа была? - заинтересовался Ворпаев.
-О жизни, он мне сказл, что и я болею.
-Чем?
-Предестью, - ответил доктор и испытующе посмотрел на Воропаева, а потом добавил, - Прелестью невинного осуждения пороков общества.
-Как это?
-Вы, говорит, доктор, прельщаетесь любоваться пороками оставляя себя в невиности. Мол сам я пороков избегаю, но люблю наслаждаться в других. А вообще, господин полковник, не знаю отчего те шестеро погибли, но поп наш точно... - Доктор, повертел ладонью у лба.
-Зачем же вы мне советуете к отцу обратиться?
-Так он тоже интересовался системой Станиславского.
Доктор подморгнул майору и полез куда-то в стеклянный гкаф типа аквариум. Позвенев там лекарственными склянками он дастал фляжку, небольшие стаканчики с делениями в милилитрах и сказал:
-Попробуем, господин полковник медицинского, а то сейчас и коньяк и водку гонят черт знает из чего.
Воропаев было начал отказываться, мол на работе и вообше за рулем, но доктор, пользуясь положением настоял:
-В качестве шумоутоляющего, я вам потом бюллетень выпишу, если что.
Разлив точно по пять делений, доктор поднял мерный стаканчик:
-Ну вздрогнем, полковник, - и сам себе удивлся, - вот уж не думал, что буду с гэбэшником пить.
Они чокнулись, выпили и прислушались к себе.
-Закусить нечем, - обоженным горлом прохрипел доктор .
-Разве ж лекарство закусывают? - укоризненно поправил Воропаев.
-И то верно. Но запивают, - и он плеснул из графина воды, - А скажи, господин полковник, отчего ты до сих пор майор? - доктор простодушно уставился на Воропаева.
-Сам не знаю, Михаил Антонович, - тоже просто отвечал Воропаев, - При советской власти все впросак попадал, звезды мимо падали, а сейчас так быстро живу, что и забываю, кто я, и что я.
-Видно ты плохо систему Станиславского изучал, а мастерства не хватает.
-Не хватает, - покорно подтвердил Воропаев, взглянув на фляжку.
-Ну, что - сообразил доктор, - Еще по пять кубиков, для закрепления эффекта.
Они выпили еще и тут доктор выдал:
-Ты, Вениамин Семенович не обижайся на меня, я и сам человек пропащий, работу свою не люблю, и жизнь свою не люблю, ни детства ни отрочества не приемлю, еще пяток годков покочевряжусь, и на пенсию, а для чего, спрашивается, вся эта попытка моя? Как будто меня специально произвели на свет исключительно для примера, знаешь как в пьесе выведут какого-нибудь неудачника, что бы он в последнем акте застрелился. Ты вот - и то благороднее меня оказался. На оскорбления не отвечаешь, меня жалеешь, неужели ж со стороны видно, до чего я неудачник.
-Брось, Михаил Антонович, мужик ты хороший, и врач хороший, у меня даже шум в голове пропал.
-Правда?
-Правда.
-Врешь, - серьезно сказал доктор,
-Зачем мне врать? - сопротивлялся Воропаев.
-Врешь из жалости своей идиотской, она тебя и погубит. Впрочем губить-то и нечего. Жизнь - это всего лишь короткая передышка перед смертью.
-Передышка говоришь, а вдруг и вправду передышка, что тогда делать будешь?
-Я и сам говорю передышка, - обиделся доктор
-Это ты для красного словца говоришь, а сам не веришь, потому что знаешь, что ничего другого, кроме этой передышки нам не дано. Вот скажи доктор, стал бы ты за просто так своей жизнью рисковать? На, погляди:
С этими словами, Воропаев вытащил из кармана Андреевские очки и положил на стол. Доктор не понимая, уперся в черные залапанные стекла.
-Ты в руки возьми, погляди внимательнее.
-Хм, - доктор профессионально разглядывал оптическое устройство, -Ортопедические? А почему оба глаза заклее ны, слепой носил?
-Нет, зрячий, как мы с тобой.
-Странно, - доктор надел для пробы, - Ничего не видно.
-Вот скажи смог бы ты в этих очках по перек Ленинского проспекта гулять, да еще на красный свет.
-Ты их с покойника снял? - доктор с отвращением положил очки подальше от себя.
Воропаев горько усмехнулся.
-Нет, с абсолютно живого. Один молодой человек в них поперек движения гулял. Говорит, очки эти не для того, чтобы смотреть а для того чтобы видеть!
-А, наверное Кастанеды начитался, - вспомнил доктор, - В воины подался.
-Да я тоже так вначале подумал. Даже очень разолился, ох как я был зол. Попался бы мне этот умник который на русский язык дрянь эту переводил, блин, яйцы ему бы оторвал. Или издатель этот... - Воропаев выругался, - Ну скажи, отчего же это молодежь такой дрянью увлекается, и именно у нас то в России, где еще сто лет назад про бесов написано, где сказаго: "нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется..." где все наелись поуши марксизмом, где слово воин и Павка Корчагин одно и тоже...
-Насчет бесов, тебе конечно виднее... - не выдержал доктор.
-Знаю, знаю, тем более, чего-то значит и им не хватает?
-Прививки от словоблудия. Молодежь как раз то и не нюхала еще настоящего марксизму, это мы с тобой старые волки, у нас прививка мертвая... против плюрализма.
- Да я не против демократии, но знаешь иногда нет нет да вспомгишь главлит. Хоть бы подумали чего издают т пишут. По-моему так прежде чем издать, пусть представят, а ну как эта книжка к собственному родному ребеночку в руки попадет?
-Да чем им думать, - поддержал Доктор, - У них задница вместо головы ей-богу.
Они вдруг замолчали.
Потом доктор спросил:
-Ты зачем меня про Станиславского спрашивал, догадался что ли?
-О чем? - удивился Воропаев.
-Что я пишу. Пьесы пишу.
-Нет, просто лицо у тебя такое... - Воропаев замялся подыскивая словечко, - Проницательное, что ли...
-Ну-ну, только я больше этим не балуюсь.
-Почему? Не берут?
-Берут, даже поставили несколько...
-Чего ж перестал? - волновался Воропаев.
-Страшно! - выдохнул Доктор. -Боюсь.
-Чего ж то теперь бояться? - удивлся майор федеральной безопасности.
-Себя боюсь. Ведь слово, как бы не говорили, что искуство, мол само по себе, а жизнь сама по себе, слово обладает грандиозной силой подспудного действия. Понимаешь, не прямого, очевидного, а подспуного! И чем талантливее оно тем страшнее. Я не о себе, я в общем, -поправился доктор, - Да и что он значит - талант? Ты вдумайся, определи. Нет не талантом меряется литература, а подспудными последствиями. Знаешь я как-то подумал, откуда это во мне. Люди как люди живут себе и помалкивают, а я такой расхороший, бумагу мараю. Как будто мне есть чего другим сказать хорошего? А что я могу я им сказать, сам посуди, ведь и я выхода не вижу, чего ж других пугать буду и тоску разводить. -Доктор, приумолк, - А так ради хохмы или из-за денег, противно, мы же в России живем, а здесь к слову еще есть уважение и участвовать в духовном разврате, не хочу, страшно! - Доктор махнул категорически рукой, будто кто-то с ним спорил, - Хотя обрати внимание, как раз кто пишет? Сплошные неудачники, которые себя нигле не проявили, поэтому, кстати и писательство свое профессией называют, мол вот ведь и я чего то умею... И начинают выкаблучиваться, каждый себе нору роет, жанры, формы изобретают, один словечками играет, то так повернет то эдак, у другого просто понос больного сознания. Ни хрена это не профессия, слово оно есть результат!
-Результат чего? - удивился Воропаев.
-Да ничего, - Доктор сам с удивлением осмысливал свои слова, -Ну вот скажи полковник, что для тебя самое главное в жизни?
Воропаев наморщил лоб и принялся обыскиать свою плешь.
-Да она жизнь и есть самое главное, то есть жена, ребеночек, ну работа, конечно...
-Ага, работа, и для писателя главное работа, а о чем писатель пишет, о самом для него главном - о писании писания, понимаешь, он пишет о том как он пишет, то есть, конечно все это не прямо, через героев занятых вроде бы конкретным делом, а получается, что он думает не о жизни, а о том как он думает об этой самой жизни...
-Что-то ты Михаил Антонович зарапортовался.
-Это не я зарапортовался, это чистый писатель запутывается.
Доктор, махнул рукой и изрек:
- А вообще литература это всегда есть крик души о помощи под видом желания спасти человечество.
Воропаев вспомнил отца Серафима и спросил:
-Ты в Бога веришь?
Доктор устало потянулся.
-Пора бы вроде по возрасту, а никак не могу. Знаешь, что меня во всех религиях раздражет? - и не дожидаясь реакции продолжил, - Претензия. Претензия на последнюю истину. Вот появись такая, скромная что ли, вера, чтобы не заявлял, мол я пророк, следуй за мной и только, хочешь следуй, а не хочешь, отдохни посили, мол я и сам не ведаю куда иду, а так сомневаюсь, на мир гляжу и тихо радуюсь...
-Но как же те самый проклятые вопросы?
-Не знаю, - искренне сказал доктор и не спрашивая налил еще по одной:
-Ну давай, - И выпив добавил, - Я тебе в серафимовой палате постелю, а сам пойду в ординаторскую. Ничего?
-Нормально, - ответил Воропаев, - покорно отправился спать.
Там он сразу же уснул, и снилась ему всякая дрянь, от которой у него толко и осталось впечаьеление неудобства и запах нечистых носок. А утром пришел доктор, протянул стакан с водой и огорошил.
-Я тебя, Вениамин Семеныч вчера тоже пожалел, не стал говрить, а то ведь и не уснул бы.
-О чем ты? - жадно выпив воды спросил Воропаев.
-Я ведь в палате был когда отец бредил. Он только в сознании Апоклипсис речетатировал, а бредил он вполне по светски.
Воропаев весь напрягся.
-Вообшем, резюмируя скажу так, тот Новый Человек изобрел адское оружие массового возмездия и в электричке его пробовал.
-Возмездие кому?
-Богу, - доктор пожал плечами и уточнил, - в лице его образу и подобию человечеству.
-Какое оружие?
-Не сказал, и потом не говорил когда я спрашивал, видно не помнил ничего в сознании. А может и помнил, да ему никогда - молитва знаешь сколько времени отнимает? Вот какая штука, господин полковник.