[AUTO] [KOI-8R] [WINDOWS] [DOS] [ISO-8859]

node30.html ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Москва напоминала выброшенный на свалку гербарий спятившего натуралиста. По пустынным улицам колючий северный ветер гонял скрюченные ржавые листья, пустые банки кока-колы и мириады книжных страниц. Вот-вот должен был пойти снег. То здесь, то там, на площадях с новыми давно забытыми названиями жгли костры. Ночью с Воробьевых гор было видно, как полыхает у Белого Дома, на Арбате, у Храма Христа и на Котельнической набережной. Особенно ярко светилось пламя у Боровицких ворот. Да и здесь, перед Университетом горячие языки весело лизали чугунные ноги Михаила Васильевича. Ломоносов добродушно смотрел вдаль и отбрасывал на низколетящие тучи свою богатырскую тень. Ополоумевшая старуха бродила вокруг памятника и подгребала обратно выхваченные ветром страницы. Грабли равнодушно скрежетали по асфальту, и Андрей ежился, прижимая локтями бока, но далеко не отходил. Там было холодно.

С Ленинского проспекта послышался слабый моторный гул. Вскоре появилась воропаевская шестерка и выхватила дальним светом несколько шарахнувшихся на обочину теней. За шестеркой в серой соболиной шубке на казавшемся в сумерках бледном коне скакала Катерина Юрьевна. Вениамин Семенович зарулил прямо к костру, и не выходя из машины, через форточку крикнул:

- Глянь, кого я тебе привел!

Катерина подъехала поближе и, наклонившись, шепнула:

- Здравствуй, Умка. - и поцеловала Андрея в щеку.

Андрей вытер помаду и продолжал так же упрямо смотреть на огонь.

- Солнцевские не приезжали? - спросил Вениамин Семенович.

Андрей отрицательно помотал головой.

Появились Серега с Петькой Щегловым. Они как водовозы Василия Григорьевича Перова запряглись в столовскую тележку, доверху уложенную книжными кирпичами. Одну руку, вернее то, что осталось после того, как доктор сделал операцию, Серега прижимал к груди. Он настороженно взглянул на Катерину и принялся бросать книги под ноги Михаилу Васильевичу. Петька подносил поближе стопками. Одна стопка развалилась. Мальчик поднял толстую книжицу, раскрыл и начал читать:

- Если из А вытекает Вэ, а из Вэ вытекает Сэ, то из А вытекает Сэ. Обратное, вообще говоря, неверно. Чего это за Сэ, как это вытекает? -Положь взад, - крикнул Серега, - Это формальная логика.

- Нет, не понимаю. Что вытекает? Эти авэсэ - сообщающиеся сосуды, что ли?

- Сам ты сосуд.

- Да не получается, положим, А сосуд, и из него вытекает жидкость, ага, а потом что? Эта Вэ затвердевает, что ли?

- Частично...

- Угу, - размышлял Петька, - То есть как будто вода, например. Но вода-то вытекает, потому как земля притягивает, а Сэ кто притягивает?

- "Вытекает" это тоже, что и "следует", абстрактно - в голове, - пояснил Серега.

- А, понял! - обрадовался Петька - Например, нам положили сжечь пять кубометров книг, а мы их не сожгли, это есть А, что из этого вытекает? Из этого вытекает Вэ: наедут солнцевские и надерут задницу, а, следовательно, завтра она у нас будет болеть. Это Сэ. Но могут и просто так надрать задницу, она тоже будет болеть, а хотя пять кубометров мы своих сожгли аккуратно. Правильно?

- Правильно, - Сергей подошел к Петьке выхватил книгу и забросил ее подальше.

Раздался выстрел. Катерина слету попала в книгу и та, взмахнув бумажными крыльями, разлетелась по отдельным главам.

- Ну, блин, Катерина, прямо в яблочко! - похвалил Воропаев.

- Нет, я не понимаю, - продолжал Петька, - Неужели так просто? Ведь это несправедливо, если Сэ без А?

- Математику не интересует, справедливо или нет, - растолковывал Серега, бросая очередную книгу.

Ему было неудобно со своей культей, но он теперь старался, чтобы книги летели на бреющем полете.

- Так это ж настоящая шунья. Петька понес кипу к костру и вдруг остановился.

- Как же мы тогда жили? Ведь мы все мерили по Эвклиду?

- Вот оно и скривилось, - прошамкала старуха, - подгребая к пламени остатки формальной логики. - Тапереча будем сажать сады. Я еще с весны в огороде булыжников набросала, ничего правда не взошло пока.

- Да чем же формальная логика помешала? - удивился доктор, выходя из машины.

Он подошел к костру и протянул озябшие руки.

- Приказано все жечь, - отрезал Серега.

Петька посмотрел на Андрея и заметил:

- Ты чего, как Хлудов из Белой Гвардии стоишь?

- Мешки... - не поворачиваясь сказал Андрей.

- Тьфу, - сплюнул доктор и поглядел на Ломоносова, - Что они медлят?

- Завтра, слышал, будут и здесь статую менять. Не успевают, знаешь сколько памятников по Москве, да и кузнец у нас один, Демидов - он подморгнул Катерине.

- Демидов еще весной как помер, - вставила старуха.

- Конечно, потому так медленно и идет, - пояснил Вениамин Семенович, и повернулся к Андрею,

- Мать-то где?

Андрей махнул рукой в сторону старухи с граблями.

- Да, влипли, господа. - Изрек доктор и достал из-за пазухи пачку бумаги.

Прикрывая лицо свободной рукой, подложил под толстый в золотом переплете том, что бы не разлетелось.

- Ты чего там подбросил, - удивился Воропаев.

- Так, чепуха, - Доктор махнул рукой.

- Пьесы, что ли? - догадался Вениамин Семенович.

Доктор не ответил, а повернулся к Сереге:

- Рука не беспокоит?

- Нормально, Михаил Антонович. Нечему беспокоить.

- Чего ж снег-то не идет? - как-то в небо спросил Воропаев.

- Черно как-то.

- На черном фоне люди в белом приметнее, - пояснил Петька.

- И в кого ты, Петька, такой талантливый? - удивился Воропаев.

Катерина опять наклонилась к Андрею и шепнула на ухо:

- Поедем погуляем в Нескучном Саду.

- У меня скоро связь. - все так же, не оборачиваясь, отказывался Андрей.

- Успеем Андрюша, запрыгивай, - уже просила Катерина.

- Давай, давай, Андрей Алексеевич, чего стоять, в ногах правды нет. - Поддержал Катерину Воропаев,

- Я здесь побуду, правда, у меня тоже скоро летучка.

Андрей, будто против воли, запрыгнул на лошадь и обхватил Катерину за талию. Они поскакали. На Воробьевском шоссе на встречу им попалась девчушка, одетая во взрослое пальто. Впереди себя она толкала инвалидную коляску.

- Даша пошла со стариком, - сказал в пустоту Андрей.

- Дарья Дмитриевна? - спросила Катерина,

- Не помню, сестра Петькина.

- Тебе она нравится?

- Она такая маленькая и беззащитная... - будто что-то припоминал Андрей.

Он с непривычки немного ерзал, и от этого казалось, что он тискает Катерину. Та не обижалась, а наоборот, несколько раз поворачивалась и призывно смотрела ему в глаза. Они проскакали мимо раскуроченного горниста у бывшего дворца пионеров. Горнист, лежа на спине, играл марш пролетающих туч.

- Ты живешь с мужчинами? - спросил Андрей.

- Не знаю, я ничего не чувствую. Ведь они не видят какая я, и мне от этого становится все равно.

- Но есть же братва, они-то зрячие.

- Да, есть... - нехотя подтвердила Катерина и зло пришпорила коня.

Они понеслись галопом вниз, и Андрей закрыл глаза. Он прижался к ее спине и услышал, как бьется сердце Катерины. Ему опять показалось, что это не Катерина, а его любимая женщина. Он стал громко орать стихи: мчатся тучи, вьются тучи; невидимкою луна... - он оглянулся вверх. Там было пусто, - мутно небо, ночь мутна...

- Скоро пойдет снег, и все станет на свои места! - успокоила Катерина.

На площади Гагарина тоже горел костер. Выдвижной кран с иностранной надписью Bronto вытянул палеонтологическую шею к человеку, стоявшему на высокой титановой стелле. Отсюда он был больше похож на ныряльщика, чем на космонавта. Но все-таки, когда крановщик в черных очках подцепил неказистого человека, и тот закувыркался, будто в невесомости, Андрею стало больно смотреть, он снова закрыл глаза и увидел гагаринскую улыбку.

- Как легко видеть. - сказал Андрей.

- О чем ты? - спросила Катерина.

Андрей спрыгнул с коня. Рядом с шаром стояла непонятная конструкция, издали напоминавшая учебный скелет из биологического класса. Андрей приблизился и пошел вокруг, задирая голову. Конструкция представляла собой сложное шарнирное устройство с блоками, шестеренками, противовесами разной величины, наверное, как подумал Андрей, для усиления, с растяжками из проржавевшего уголка, и пронизывалась одним, хитро пущенным внутри тросом. Устройство сработано было на скорую руку из подсобных материалов. Так, чугунные чушки, служившие противовесами, были взяты из спортклуба "Фили", а на двух самых больших шестернях, ярко выкрашенных в андреевские цвета, можно было прочесть трафаретку "Ресторан Поплавок".

С боку на уровне поднятой руки располагалась никелированная ручка от старой швейной машинки "Zinger". Все это стояло на сваренном из рельс параллелепипеде, и в углу блестела латунная авторская бирка. Андрей привстал на цыпочки, почти не сомневаясь, что там написано Зураб Церетели, и прочел: "Самокопатель", исполнено по чертежам Лао Цзы кузнецом Демидовым.

Он уж было потянулся покрутить, но тут под действием особенно сильного порыва ветра огромная клешня железного человека покачнулась и со скрежетом уцепилась за никелированное колесико. Подошел здоровенный мужик в маске сварщика, по-хозяйски облокотился на ребро пьедестала и глухо, как из бочки, сказал:

- Он сам себя крутит. Тут у него собачка стопорная, ежели ее свернуть, то начнет дрыгаться как пятидесятник. Странный трактор называется.

- Аттрактор, - поправил сварщика Андрей. -Точно, - мужик обрадовался взаимопониманию,

- И главное, заметь, ничего не потребляет.

- Да как же? - удивился Андрей вспомнив второе начало термодинамики, - Есть же трение, - он взглянул на проржавевшие несмазанные оси шестерен и блоков. - Что же это, вечный двигатель из железа?

- Нет, браток, вечный двигатель невозможен, вот это железно.

- Тогда как же?

- А сила ветра зачем? Слышь, как гудет.

Андрей снова запрыгнул на лошадь и прошептал:

- Сквозь волнистые туманы...

- Зачем все время читаешь стихи? - спросила Катерина.

- Это не стихи, это русские мантры, что бы не болела... - он хотел сказать душа, но запнулся.

- А меня просто в дрожь от этих строк... - Призналась Катерина. Так себя жалко становиться...

- Да, Катерина, ты их тоже повторяй, это не душа, это ветер Пустоты гонит тучи от меня к тебе, а от тебя к тем мужчинам, им тоже надо знать, что такое родина, ведь она такая маленькая по сравнению с Пустотой, пусть просто повторяют и не представляют смуглого бесенка в цилиндре, опасливо озирающегося из-за спины возницы.

Он прикоснулся щекой к теплой мягкой шкурке.

- У тебя шубка замечательная.

- Обыкновенная заячья, еще от прабабки осталось, дореволюционная.

Потом они спешились. Конь понуро плелся сзади, фыркая горячим паром. Так они прошли до начала "оздоровительного маршрута", и здесь Катерина привязала коня к спящему дереву. Андрей, будто со стороны, смотрел, как они растворяются в темноте Нескучного Сада, и казалось, нет ни Москвы, ни мира, ни ветра.

- Как твой ремонт?

- Подходит к концу. В гостиной поставила гарнитур из красного дерева. Красиво - глаз не оторвать.

- Вся эта красота от страха. - выдал Андрей.

Катерина удивленно остановилась. Они как раз оказались на пригорке, и здесь было место, которое хотелось назвать обрывом. Во всяком случае, отсюда сквозь голые деревья была видна Москва-река, то есть она была бы видна - а сейчас, в кромешной темноте только угадывалась.

- Да, от страха, но страха подсознательного. Поэтому нами он воспринимается, как нечто иное - манящее, загадочно красивое. Здесь чистая математика, я бы даже сказал арифметика.

- Ну, право, Андрюша, уж не собираешься ли ты гармонию алгеброй поверить. - Катерина усмехнулась той самой своей понимающей и непонятной улыбкой.

- Именно собираюсь, именно гармонию даже не алгеброй, а чистой арифметикой. И именно потому это красота не та, не настоящая, которой следовало бы восторгаться. - Андрей разволновался, - Вот, смотри, с этого пригорка хорошо видно закат.

- Закат, закат, - ничего не видно.

- Ну не важно ты представь... нежно розовая полоса, потом чуть зеленоватая, переходящая в ультрамарин...

- Да, я люблю закаты, ты знаешь, я даже соскучилась по ним. И еще я люблю море, смотреть как волны набегают из бесконечности пощекотать лодыжки.

- Как ты верно сказала. Именно из бесконечности, здесь корень, когда ты смотришь на волны, или на закат, или на покачивающееся пламя в камине...

- Точно, камин я уже поставила. Андрей увлекся:

- ...или когда идешь по аллее, и мимо тебя как волны проплывают стволы деревьев, и укачивают. Причем можно и не идти, а просто скользить взглядом. Везде скрыта периодичность синусоиды, две-три волны, и ты уже знаешь, что и дальше, через день, год, тысячелетие, будет тоже! Ты бессознательно сравниваешь свою короткую жизнь с огромным океаном времени, ведь все эти закаты и восхода были миллион лет назад и будут через миллион, а ты появился на мгновение и застыл, пораженный бесконечностью, пред которой ты - пылинка. Твое существо содрогается и ты восклицаешь - великолепно и прекрасно! Потом выхватываешь фотоаппаратик - щелк, щелк, или заметь, многие художники начинают именно с розовых закатов, лазурных волн, и прочей дурной бесконечности. И получается сплошной туристический восторг, а никакая ни красота, во всяком случае, та, которой будет спасено человечество.

- А это Достоевский сказал, - вставила Катерина.

- Я думаю, он погорячился, или имел в виду совсем другую красоту.

- Погоди, ну, а золото?

- Золото не ржавеет, то есть опять-таки живет почти вечно.

- Ну хорошо, а в архитектуре? Где там волны?

Андрей улыбнулся.

- Ты мне специально удобные вопросы задаешь?

- Совсем нет, - оторопела Катерина.

- Так ведь архитектура - это же застывшая музыка...

- И музыка тоже, а я так люблю Моцарта...

- Музыка бывает разная. Есть и такая, которой заслушиваются даже змеи. Но, на самом деле, здесь просто так арифметикой не обойдешься, но в сущности все арифметически просто, как Египетская пирамида. Все дело в симметрии. Волны и пирамиды с этой точки зрения совершенно одинаковы. Просто волны - это нечто неизменно повторяющееся во времени, а пирамида, или другая симметричная фигура, в пространстве.

Андрей взглянул на Катерину и заметил, что она стала понемногу умирать от его теории. Но остановится никак не мог:

- Вот, посмотри, - достал из кармана старую октябрятскую звездочку.

- Ой, дай посмотрю, - обрадовалась Катерина. - У меня была такая же.

- Если повернуть пятиконечную звезду на одну пятую полного поворота - то ничего не изменится, получается таже волна.

- Ну да, не изменится, смотри, Ленин тут упал на бок. Андрей перевернул звездочку тыльной стороной.

- Вот смотри, - он крутанул золотистую пентаграмму, все таже туристическая красота, она почти животная, и поэтому легко доступна. Как компьютерная музыка или музыка восточных гуру, или те же мантры. И рифма в стихах, или всякие литературные красоты... вот те уж точно пугают отточенными фразами. А есть совсем другая красота, вернее единственная и настоящая. Она берет не числом, а добротой, она человеческая, она, быть может, совсем неказистая, ее мало кто видит, но для тебя это самое прекрасное, потому что красиво не то, что вечно, а то что делает тебя вечным, хотя бы и в душе. У нас дома самым роскошным был светлый лакированный буфет из обычной сосны. А еще был старый треснувший табурет, на который я становился, чтобы достать из буфета фотографию отца. Мне кажется, прекраснее того табурета ничего в мире нет.

- Но прекрасные голубые горы, они ведь для какого-нибудь Тибетского пастуха что твой табурет.

- Для пастуха - да, он их очеловечил своей жизнью, своими детством, своими предками, он видит вовсе не то, что видим мы, равнинные жители. И так же с буддизмом, для европейца это туристический восторг, уход от мира, а для японца это как мой старый табурет.

- Но если бы табурет был из красного дерева, неужели он был хуже?

- Не был, -ответил Андрей, - потому что порода тут не причем.

Катерина как-то слишком понимающе улыбнулась, а потом сказала:

- Но ты-то полюбил меня за породу.

Андрей остановился.

- Ты зачем меня позвала?

- На твою любовь хотела еще разок посмотреть. Ведь любить умеют очень немногие, да и то любят от ума или из жадности. А твоя любовь совсем редкая, она у тебя одна на всю жизнь, и второй раз уж так никогда не полюбишь и получается - истратилось твое сердце на мерзкую тварь.

- Перестань, - попросил Андрей.

- Ладно, ты и не веришь, ты и тогда не верил, и сейчас не веришь, - Катерина горько усмехнулась. - Погляди, что творится в округе? Андрюша? Эх, не знаешь ты ничего... Ну да погоди жалеть меня, может я тоже свое слово еще не сказала.

- Я знаю, что не сказала, - просто подтвердил Андрей.

- Умка, Умка, дай прижмусь, погреюсь, у сердца доброго... - Она обняла его, а тот так и стоял с опущенными руками.

- Отвези меня обратно, - попросил Андрей.

node30.html ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЧАСТЬ ВТОРАЯ