[AUTO]
[KOI-8R]
[WINDOWS]
[DOS]
[ISO-8859]
Лейден, 1623 год. Дом мельника Хармена ван Рейна. На стене рисунок головы Медузы-Горгоны. Молодой Рембрандт пишет Святого Варфоломея со старшего брата (калеки) Геррита.
Рембрандт. Геррит, ты не устал? Если тебе тяжело, мы можем прерваться.
Геррит. Тебе же нужно изобразить страдание на лице Варфоломея.
Рембрандт. Но я пишу святого Варфоломея еще в доапостольский период.
Геррит. Что же, мое падение с лестницы - хорошая прелюдия к двойному распятию.
Рембрандт. Ты устал.
Геррит. Перестань повторять одно и то же, я так рад, что хоть на что-то сгодился.
В сопровождении Лисбет появляется только что приехавший из Амстердама Ян Ливенс. Он выглядит шикарным столичным гостем. Рембрандт быстро набрасывает на холст покрывало.
Лисбет. Рембрандт, посмотри, Ян Ливенс собственной персоной, прямо из Амстердама - и сразу к нам.
Рембрандт и Ливенс обнимаются
Рембрандт (со сдержанной радостью). Ян.
Ливенс. Дружище.
Рембрандт (чуть отодвигаясь). Осторожнее, я в краске.
Ливенс (здоровается с Герритом кивком головы и сразу поворачивается к Рембрандту). Ты, как всегда, в работе. Прекрасно. (Подходит к изображению головы медузы). Узнаю знакомое личико. Да, да, помню, помню, ох уж эти утомительные штудии старика Сваненбюрха. А мы у Ластмана почти не рисуем гипс, предпочитаем "а ля натюрель".
Лисбет помогает Герриту выйти из комнаты и вскоре возвращается.
Рембрандт. И женщин?
Ливенс. Если Ластман посчитает нужным и женщин. В Амстердаме не мало таких, которые только этим и живут.
Рембрандт. А они молодые? Хорошенькие?
Ливенс. Увы, ты слишком многого хочешь, мой друг. Совсем потасканные. Учитель всегда говорит, что они держаться только по милости Господа и своих корсетов. Посмотрел бы ты, какую мы писали прошлый месяц! Живот как бочонок, а груди....
Лисбет подтягивая живот, покашливает, напоминая друзьм о своем присутствии.
Рембрандт. А, Киска, ты разве здесь?
Ливенс (вскакивая с топчана). Лисбет расцвела, как розочка, тебе бы не было равной в Амстердаме. (Усаживает Лисбет рядышком).
Лисбет (зардевшись). Право, господин Ливенс.
Рембрандт. Гипсами пренебрегать не следует, кое чему они меня научили, да и тебя тоже.
Ливенс. Ну теперь я рисую с настоящих скульптур, у Ластмана целая коллекция из Италии. Представляешь, пожелтевший мрамор из глубины веков...
Рембрандт. У Сваненбюрха тоже много оригинальных вещей...
Ливенс. Например, голова Медузы... ну старина...
Рембрандт. С головой Медузы давно покончено.
Ливенс. Нет, дорогой друг, Лейден это дыра, и Сваненбюрх - первый художник в этой дыре. А вот у Ластмана - целая коллекция флорентийских вещей. Да что там Ластман, в Амстердаме можно многое посмотреть, в прошлую субботу, например, я видел на аукционе рисунок Микеланжело и портрет Тициана, и великолепного маленького Караваджо - обнаженная натура маслом. А уж что касается старинных монет и всякой древности - так этого хоть пруд-пруди. Почти за бесценок.
Рембрандт. Да много ли у тебя остается, после уплаты Ластману?
Ливенс. Не так уж и мало. Да, Ластман берет дороже Сваненбюрха, но зато ты живешь в доме благородного человека.
Рембрандт. Когда я пишу, мне плевать, из чего я пью пиво, из глинянной кружки или венецианского стекла.
Ливенс (чуть обиженно). Дело не в хрустальных бокалах, но есть кое-что еще, чего ты и представить не можешь, пока сам не испытаешь.
Рембрандт. Для нас Амстердам слишком дорогое удовольствие. (Обращаясь к сестре.) Правда, Киска?
Лисбет. Не знаю, право, мы еле сводим концы с концами, а отец еще говорит, что старая мельница нуждается в ремонте. А главное, мне очень больно думать, что ты расстанешься с нами.
Ливенс (чуть обиженно). Да, милая Лисбет, никто и не говорит о расставнии. Дайте ему год поучиться у Ластмана, и он сможет открыть собственную мастерскую. Да, да. Уж если я хожу в первых учениках у Ластамана, то ты, Рембрандт, с твоим талантом, через год ты станешь лучшим художником Амстердама. Тогда тебе понадобится хозяйка, чтобы принимать гостей и заказчиков. Да лучшей экономки в доме Рембрандта трудно и представить. Ведь, я же вижу милая Лисбет, что Лейден не для вас.
Лисбет (всплеснув руками). Боже мой, который теперь час?
Ливенс . Мой голодный желудок подсказывает, что уже шестой час, неплохо было бы перекусить.
Лисбет . Ох, глупая я дуреха, я совсем забыла, ведь я возвращалась от Сваненбюрха, они с женой сегодня будут у нас в гостях!
Рембрандт. И ты молчала! Сам учитель придет к нам в гости.
Ливенс . Да уж событие... Впрочем, я даже соскучился по старине и его итальянской женушке.
Рембрандт. Ян, он все-таки твой учитель...
Ливенс . Ну-да, по медузе. Да если хочешь знать, я у тебя научился большему... Ну хорошо, я же ничего не говорю.
Лисбет . Пойду, обрадую родителей хорошей новостью. (Уходит).
Ливенс . Эх, попасть бы нам втроем в Амстердам! Вот бы повеселились. Честное слово, вы бы там не соскучились. Маскарады на масленицу, французское вино в тавернах, музыка на Дамм...
Рембрандт. Не болтай глупостей, у меня и в мыслях не было ничего про Амстердам... Ну ладно, пойдем, хоть умоешься с дороги.
Отводит Яна и тут же возвращается в комнату, и смотрит в окно на падающий снег. Появляются мать с блюдом, ставит на стол, подходит к Рембрандту.
Мать. Лисбет сказала приехал Ян Ливенс?
Рембрандт. Да, мама.
Мать (внимательно смотрит на сына). Сынок, ты что-то сегодня совсем грустный.
Рембрандт. Посмотри, какой сегодня снег.
Мать (подходит, обнимает, положив на плечо сыну голову, тоже смотрит в окно). Что тут скажешь, темень, будто ночь. Ты и в дестве любил сидеть вечерами у окна. Не грусти, я тебя за ушком потрогаю.
Рембрандт (после паузы). Мне не грустно, я просто устал. По правде говоря, Ливенс меня раздражает.
Мать. Странно, ведь он твой друг, и такой воспитанный способный мальчик. Но и то сказать, ты ведь привык к одиночеству.
Рембрандт. Да, это правда, мне не достает моей живописи, я места себе не нахожу, когда не работаю.
Мать. Понятное дело, ведь у тебя от Бога талант, и он не дает тебе покоя, если ты держишь его под спудом. А где Ян?
Рембрандт. На верху у меня, переодевается. Вот-вот спустится.
Мать. Надеюсь, господину ван Сваненбюрху понравится моя селедка.
Рембрандт. Еще бы, разве кто-нибудь готовит ее лучше чем ты?
Мать (уходя). Эх, если даже моя селедка придется ему не по вскусу, он, все равно, приналяжет на нее. Хороший человек ван Сваненбюрх, и мастер умелый.
Появляется отец, а за ним и все остальные. Вся семья в сборе. Ян Ливенс любезничает с Лисбет. Появляется господин ван Сваненбюрх с женой Фьереттой. Обмениваются любезностями и рассаживаются у стола.
Отец (поднимает кружку). Уважаемые гости, угощайтесь, чем что Бог послал.
Выпивают, закусывают.
ван Сваненбюрх Прекрасная селедка, неправда ли, Фьеретта?
Фьеретта Хотя и говорят, что лучшую рыбу подают на Сицилии, ваша, госпожа ван Рейн, ничем ей не уступает.
Мать. Приятно слышать такое от итальянки. Вы очень любезны, госпожа ван Сваненбюрх.
ван Сваненбюрх (к Яну Ливенсу).Ну Ян, рассказывай, что вы там пишете у Питера Ластмана.
Ливенс. Самые разные вещи. Те, кто проучился более года, пишут, в общем, что хотят. Я, например, занят Пилатом, умывающим руки, а Клаас Антоньес из Дордрехта пишет "Валаама и ангела", хотя мне не по-душе его манера изображения животных.
ван Сваненбюрх (Обращаясь к Рембрандту). А не начать ли и нам делать то же самое? Как ты полагаешь, Рембрандт, можно позволить Флиту писать все, что ему заблагорассудиться?
Лисбет (не замечаяя иронии). Замечательная мысль! Людям надоедает смотреть на одно и то же, все поклонение Волхвов или сплошные апостолы. Тем более, они не пользуются спросом в наших протестанских церквях. А ведь, если подумать, в писании столько замечательных сюжетов.
ван Сваненбюрх . А понимаете ли, милая девушка, почему мы пишем эти скучные, как вы выражаетесь, сюжеты? А потому, что их выбрало время. Да, да, вам молодым кажется, что все только начинается, и всякая новая вещь непременно вытеснить старую. А в том то и дело, и это понимаешь не сразу, что за прошедшие тысячи лет, все легковестное и ненастоящее, тысячу раз возникавшее, развеивалось как туман, сгорало, подобно падающей звезде, не оставив следа в человеческих душах. И лишь эти немногие идеи человечество сохранило, и они, как факелы в ночи, освещают его путь.
ван Сваненбюрх (после паузы) . Возьмем к примеру "Валаама и ангела" Весьма драматичекий сюжет: Валаам, призванный моавитянами, отправляется верхом на ослице проклинать народ Израиля. На узкой тропинке им преграждает путь ангел, которого ослица видит, а Валаам - отнюдь. Поразительно! Животное видит посланника Бога, а человек - нет! Да, сюжет весьма соблазнителен, но таит в себе слишком много трудностей, и трудности эти таковы, что с ними не справится даже законченный мастер, а не то что мальчишка-ученик. Как вы справитесь одновременно с Валаамом, который тянет в одну сторону, с ослицей, тянущей в другую и, наконец, с ангелом, парящим где-то в небе над ними? Впрочем, можете пробовать. Что бы мы не писали, мы все равно чему-то учимся, хотя бы тому, что есть вещи, которые нам не по плечу.
Рембрандт (задумчиво). Это можно сделать.
ван Сваненбюрх . Неужели? И как же ты взялся бы за дело, друг мой?
Рембрандт (помогая руками). Я построил бы треугольник: основание - Валаам и ослица, вершина - ангел, отодвинутый в глубину и как бы изогнутый.
ван Сваненбюрх . Значит, по-твоему, достаточно изогнуть ангела, и он полетит?
Рембрандт. Нет, изогнуть не достаточно, тут дело еще в свете и тени. Валаам и ослица должны быть темными, а ангел...
ван Сваненбюрх . ...светлый.
Рембрандт. Да, и скалы вокруг нужно писать коричневым, землянным цветом...
ван Сваненбюрх . Я всегда считал, что прикрывать цветом изъяны контура, значит - откровенно мошенничать. Ошибка - всегда ошибка, и сколько ее незамалевывай, ее заметят.
Отец (прерывая неловкую раузу). Молодежь всегда такая, она чувствует свою силу и думает, что может горы перевернуть.
ван Сваненбюрх . Совершенно верно, уважаемый Хармен, в свое время я тоже верил, что нет такой задачи, которую невозможно разрешить. (Откидывается на спинку стула.) Ну не глупо ли нам тратить свое драгоценное время на споры о трудностях, стоящих перед каким-то учеником из Дордрехта. (К Ливенсу.) Ты Ян, сам-то, чего достиг, мы с Фьереттой с радостью посмотрим твои рисунки. Правда, ты очень изменился.
Ян Ливенс . По-моему, это вполне естественно - перемена места кого хочешь подстегнет. Большинство молодежи в Амстердаме держится того мнения, что два года у одного мастера - это уже предел. Третий год - чаще всего - пустая трата времени. Я хотел сказать, что если человек может чему-то научиться, то хватит и двух лет.
ван Сваненбюрх . Я бы сказал, что это зависит не только от учителя, но и от дарования ученика. Три года - обычный срок, установленный гильдией святого Луки, и, как мне кажется, устраивающий всех.А скука, одолевающая некоторых к третьему году, объясняется ленностью и нежеланием совершенствовать свое мастрество, а главное, поскорее нетерпиться получить публичное признание, да, да , публики, которая бы охала и ахала вокруг его картин.
Отец. Вы совершенно правы, господин Сваненбюрх.
ван Сваненбюрх . Ну, а из признанных мастеров, кто-нибудь поехал в Италию?
Ян Ливенс . Ничего не слышал об этом.
ван Сваненбюрх . Если бы я был новичком, прошедшим обучение, как вы, амстердамцы, выражаетесь, в провинции, я бы выбрал не Амстердам, это, в конце концов, тот же Лейден или Дордрехт, только побольше, я бы отправился в Италию.
Мать. Прошу вас, господин Сваненбюрх, не вбивайте вы эти мысли в голову Рембрандту. Я не переживу, если он уедет так далеко, да и у отца нет денег на такую дорогу.
Рембрандт. Напрасно беспокоишься, мать, меня в Италию и палкой не загонишь. Меня с души воротит, когда я смотрю на их смазливые голубенькие горы и небеса, мне кажется, что они все пытаются изобразить то, чего нет в этом мире, и проходят мимо настоящих сокровищ.
Фьеретта (мужу). Дорогой, не пора ли нам отправляться, у тебя с утра уроки, да и хозяевам надо отдохнуть.
ван Сваненбюрх (вставая) . Действительно, надо поблагодарить хозяев, мне, правда, завтра с утра пораньше в штудии. (К Ливенсу.) Ты не покажешь нам свои работы?
Ян Ливенс . Да, конечно.
Мать. Прошу вас, побудьте еще, госпожа ван Сваненбюрх. Не обращаейте на них внимания, это все от молодости....
ван Сваненбюрх (подходя к Хармену). Огромное спасибо за прием, господин ван Рейн. Не расстраивайтесь, у нас среди художников всегда споры, да еще и не такие.
Фьеретта (подходит к Рембоандту). А вам, Рембрандт, я хочу сказать: когда-нибудь вы и сами поймете, что вы погорячились, и, как вы выражаетесь, красивенькие горы и голубенькие небеса, действительно существуют, но они, конечно, еще более прекрасны, потому, что наполнены дивной душой Данте и Микеланжело, и всех остальных, любящих свою землю, людей.
Гости откланиваются. Рембрандт резко встает и где-то в дальнем углу сваливает мольберт.
Мать. Что случилось? Геррит упал?!.
Лембрандт. Нет мать, это я уронил мольберт.
Мать. Мольберт, ох, а как же картина, не испортилась?
Рембрандт. Нет, картина уцелела чудом. Здесь невозможно работать, стоит повернуться, и обязательно натыкаешься на какую-то чертову рухлядь.
Отец. Лучше бы научился разговаривать со старшими, а не привередничать. Я в твои годы ютился в одной комнате с двумя парнями, и у нас был один стул на троих..
Рембрандт. Но ты не писал картины.
Отец. Кому не нравится мое жилье, пусть ищет другое, если у него найдутся на это деньги.
Мать. Больно уж ты суров, Хармен. В комнате и впрямь - не повернуться, я, как начинаю убирать, обязательно на что-ниубдь натыкаюсь.
Геррит. Мать, почему ты всегда думаешь, что это я упал? Можешь не сомневаться, я еще держусь на ногах, хотя они и калеченные.
Мать. Прости сынок, я не хотела тебя обидеть. Просто я очень тревожусь за тебя, хотя это и глупо.
Геррит. Нет нужды трястись надо мной, будто я ребенок.
Мать. Да ты мой ребенок, как и Рембрандт... (К Хармену ) он теперь делает успехи у господина Сваненбюрха.
Отец. По-моему, он другого мнения о своих успехах в мастерской господина Саненбюрха.
Рембрандт. Что ты хочешь этим сказать?
Отец. Я хочу сказать именно то, что говорю, сегодня ты в дурном расположении духа, впрочем, как и вчера, и позавчера. Что с тобой? Тебе грезится Италия?
Рембрандт. По-моему, я по этому поводу достаточно ясно высказался.
Отец. Да уж, так обидеть гостей.
Мать. Полно, Хармен, ну зачем ты его дразнишь? Ты же видишь - он сам не свой, особенно после приезда Ливенса. Оставь ты его в покое.
Отец. Зря тревожишься, Нелтье, его и так не беспокоят, живет себе отшельником в мансарде - никто в драгоценном его обществе не нуждается. Но только мне обидно, что я не знаю, что твориться в душе моих детей, такое впечатление, что совершил смертный грех против него.
Рембрандт. О чем ты говоришь, отец?
Отец. Так почему же ты ходишь, как потерянный?
Рембрандт. Потому что мне не весело на душе.
Отец. Из-за чего? Чем ты обижен?
Рембрандт. Ничем.
Отец. Вот и весь сказ, да если тебя не тянет в Италию, то значит, есть что-то другое, а, ну конечно, мастерская Питера Ластмана в Амстердаме.
Рембрандт. Что же, вот тебе мой ответ, на прямой твой вопрос, - да!.
Мать. Но мне всегда казалось, ты доволен господином Сваненбюрхом.
Рембрандт. У господина Сваненбюрха есть свои хорошие стороны, мать.
Отец. Неужели? Интересно, интересно, сын бургомистра, художник, чьи работы украшают ратушу... Приятно слышать, как семнадцатилетний молокосос похваливает учителя!
Лисбет. Отец, послушай. Господин Сваненбюрх хороший художник, но это не значит, что Питер Ластман не может быть лучше его.
Отец. В самом деле? А кто это тебе сказал?
Лисбет. Ян Ливенс считает, что Ластман лучше ван Сваненбюрха.
Отец. Ливенс? Ян Ливенс! А кто такой Ян Ливенс?! Сын обойщика, уехавший в Амстердам и научившися там говорить высокие слова да размахивать руками. Еще один молокосос, да еще и дурак, а ты повторяешь его слова, словно он пророк.
Рембрандт. Скажи прямо, что ты никогда не простишь мне университет.
Отец. Да, тебе дали деньги на университет, и у тебя ничего не получилось. Тебе дали деньги на ученье у господина Сваненбюрха, выходит, и тут все кончилось пшиком?
Мать. Хармен, не надо так, успокойтесь же, наконец. Господин ван Сваненбюрх сам говорит, что у него не было еще такого ученика, как Рембрандт. А что до этой истории с университетом, так я впервые слышу, чтобы у нас в доме поднимали столько шуму из-за напрасно расстараченных денег. Видит Бог, у кого не бывает ошибок?
Отец. Здесь не одна ошибка, а две, но главное, увы, надо сказать прямо - дело в деньгах. Нужно чинить мельницу, нужно приданое Лисбет...
Геррит. И еще - на мое содержание, на врача, и все потому, что я никогда не заработаю. Все вы, сидящие здесь, думаете это. Так почему же вы не хотите сказать вслух?
Отец. Ошибаешься, Геррит, Богом клянусь, если бы даже твое лечение стоило в десять раз дороже, я бы наизнаку вывернулся, а денег не пожалел. Ты столько работал на мельнице до того...
Геррит. ...пока не упал, словно последний дурак, и стал калекой?
Отец. Ты столько работал, что я твой неоплатный должник и никогда не рассчитаюсь с тобой...
Рембрандт. Очень жаль, что в нашем доме нельзя пальцем шевельнуть, чтобы остальные не усмотрели в этом смертельный грех против них. Ты сам вынудил меня, отец, да я имел глупость признаться, что хочу поехать в Амстердам, а теперь выходит, что я лишаю Лисбет приданного, попрекаю Геррита, что он не работник, очень жаль, что вы все у меня такие обидчивые...
Отец. Ну знаешь, ты тоже не из толстокожих.
Рембрандт. Во всяком случае, я не считаю, что другие должны всегда соглашаться со мной.
Отец. Зато ты считаешь, что другие должны платить за тебя.
Мать. Хармен!...
Рембрандт. Насколько мне помниться, я ничего не просил у тебя.
Отец. Вот как! Ты не просишь? Может быть, ты полагаешь жить в Амстердаме без денег, или надеешься так очаровать господина Ластмана, что он будет тебя еще и содержать ради своего удовольствия? Бог свидетель, слишком уж ты возомнил о себе!
Рембрандт. Ну, что до моей живописи, так я тебе скажу. Во мне есть такое, что не каждый день встретишь. Если бы Питер Ластман знал, на что способны эти руки (поднимает волосатые руки), он, может быть, и учил бы меня даром. А если бы это понимал ты, чего, конечно, никогда не будет - вы ведь невежды в живописи, то тоже мог бы, для разнообразия, подумать о чем-нибудь кроме денег.
Отец. Выйди из-за стола!
Рембрандт. Это я и собираюсь сделать.
Отец. А если так, то вон и из дому!
Рембрандт. Уйду , уйду, не волнуйся.
Отец. Посмеешь еще так ответить, получишь трепку!
Мать. Бога ради, Хармен!...
Отец. Помолчи, Нелтье! Это ты избаловала всех сверх меры. И пусть больше на глаза мне не показывается.
Рембрандт, медленно ступая, уходит.