[AUTO] [KOI-8R] [WINDOWS] [DOS] [ISO-8859]

* * *

Был уже полдень, и Маша заканчивала собираться в высшее учебное заведение, где она работала, а точнее, зарабатывала, на бог знает каких делах, гроши для семьи, и где она потихоньку готовила кандидатскую диссертацию на мрачную философско-естественно-научную тему, предварительное название которой, написанное в плане аспирантки-заочницы, она уже давно забыла. Зачем ей нужна была эта диссертация - одному богу известно. Наверное, так положено: если женщина не замужем после тридцати, то во всяком случае должна ездить в собственном автомобиле, или, на худой конец, защитить какую-нибудь диссертацию, и конечно, поддерживать себя в лучшей спортивной форме. При мысли о спортивной форме, она озабоченно прищурилась, похлопав себя по бедрам, слегка выворачиваясь перед зеркалом. Имея врожденную склонность к полноте, она титаническими усилиями удерживала себя в рамках, но кое-где природа нарушала эти рамки, и, именно здесь, и возникало то особое, пикантное обаяние ее фигуры. Именно в этих местах, особенно звонко звучали ее шлепки, и после некоторых раздумий, в дело пускался особый, страшно дорогой итальянский крем для похудения.

Но, тем не менее, - что за странное послание? Маша приклеила сохраненную марку на край зеркала и, время от времени, между похлопываниями и втираниями, раз за разом, присматривалась к изображению. На картине из Нью-Йоркского музея Метрополитен святая дева Мария, матерь божья, была изображена в момент экзекуции, в смысле воспитания, нашкодившего, едва ли, трехгодовалого мальчишки, от которого остались лишь ослепительный розовый задок да двое шелопутных глазок. А ведь, действительно, если бы Он был на самом деле, то, как любой ребенок, наверняка, получал бы тумаки от матери.

Сама техника была вполне банальной, но вот сюжетец весьма нахрапистый - что-то вольтерьянское, грубо-ироническое было в этом образе Христа. Маша улыбнулась - можно ли шлепать по голой попе спасителя человечества? Или наоборот, может быть, так он получался как бы человечнее, как будто теперь, в момент пошлепывания, он и готовится к будущим страданиям на Голгофе, как бы тренируется терпеть боль, и даже глаза его вроде подсказывают - сделай мне больно, мама.

А, вообще-то, - глупая, идиотская шутка, и пора бы уже узнать, как это письмо очутилось у бабушки - ведь не она же его написала, тем более, почерком, после чтения которого, так и хочется узнать, когда же это оно подписано к печати и по чьему заказу? Конечно, от старухи толку было мало, потому что нашла она его под дверью во время традиционного утренннего обхода. Следовательно, кто-то не рискнул воспользоваться почтой, а сам, почтовым голубем, принес письмо и сунул его под дверь уже после того, как ушла мать. Э, да я знаю, чьи это проделки, - внезапно, осененная новой идеей, она бормотала вслух, - ах, негодяй (слово "негодяй" было произнесено не без нежности), я тебе покажу - старая дева, и решительно принялась набирать заветный телефонный номер. Но к середине номера решительность куда-то исчезла, и последняя цифра попросту соскочила с кончика аккуратно обработанного, сверкающего свежим лаком ноготка. Забыла? Вряд ли, да и разве можно забыть вызубренный наизусть номер, заветную, мучительную комбинацию из семи цифирь, заученный код счастья, повторяемый, как молитва, единственному господину ее души ежедневно. Волшебный электрический адрес, неприкасаемый до того, нетронутый, незапятнанный никогда ранее, кристально чистый номер телефона, по которому еще никогда она не звонила. Нет, не потому, что боялась, хотя и не без этого, но главное, конечно, она знала: звонить первой нельзя ни в коем случае, и именно потому, что очень хочется. Сколько их было, таких попыток, в минутные мгновения слабости, когда, изнывая от одиночества, от надоевшего, опостылевшего, бесконечного ожидания, со слезами на глазах, она уже почти набирала весь номер, но каждый раз, в последнюю секунду, одумывалась и бросала трубку. Но сейчас, теперь, совсем другое дело, теперь есть повод, есть деловой вопрос, в конце концов, нужно прекратить эти эпистолярные попытки.

-Добрый день, - она поздоровалась с холодком, - это вас Мария Ардальоновна беспокоит.

-Маша?! - на том конце провода не собирались скрывать своего восторга. - Ты - мне... звонишь?!

- Да, я по делу, - так иссушающе проскрипела, что даже самой стало противно. - Она вкратце изложила суть своего дела и от этого почувствовала себя в совершненно идиотском положении.

-Старая дева? Маша, да как бы я посмел, - с каким-то отвратительным, как ей показалось, театральным притворством принялся расшаркиваться змей-искуситель. - Как ты говоришь: Послание номер один старой деве Марие за девять месяцев до рождества? Ну и ну. Чьего рождества? На дворе-то осень. Кстати, почему без меня ты вошла в золотую от солнца аллею?

Нужно было прекращать эту притворную игру в зародыше, и она не стала прятать подальше свой последний, самый веский аргумент:

-Вы в прошлом году были в Нью-Йорке?

-Был, ну и что?

-Вы же мне рассказывали про картину, где Дева Мария шлепает Христа?

-Почему?

-По чему шлепает? По попе, конечно.

-Нет, почему опять на "вы"? - на том конце провода явно недооценивали всей важности момента, впрочем, как и на этом.

-Не отвлекайтесь и отвечайте на мои вопросы.

-Да, рассказывал, ну и что?

-Ну вот, сейчас эта картина висит на моем трильяже!

-Поздравляю с удачным приобретением.

-Ну, не картина, а марка почтовая, с той картиной, и марка эта была на конверте.

-Странно.

-Ладно, хватит притворяться, в следующий раз придумайте что-нибудь поостроумнее, - она уже собралась положить трубку.

-Постой, зачем приклеивать марку на конверт, если конверт не посылается почтой?

-Ах, вы еще хотите, чтобы я вместе с вами поучаствовала в разбирательстве содеянной вами гадости. Увольте.

Она быстро положила трубку, и снова что-то ее заставило прислушаться к себе, и она решила, что это связано с ее первым к нему звонком, с первой в ее жизни потерей невинности, пусть даже в таком смешном, простом деле, как звонок по телефону ему. Да, последние десять лет он, змей-искуситель, был ее любимым человеком, но и был главным препятствием всему ее жизненному успеху. Она любила его, желала, но никак не могла взять, ей не на что было рассчитывать - он был женат и, кажется, вполне удачно, во всяком случае, он не из тех людей, которые разводятся, не потому, что так привязаны, а просто потому, что слишком умны и не видят в этом никакого смысла. Встречаться украдкой, гулять, обниматься, просто проводить время - пожалуйста, но жениться - боже упаси, совершать ошибку второй раз. Она же, наоборот, была вся создана для семьи, ибо никогда ее не имела и с детства видела, что значит отсутствие, пусть даже неудачной, несчастливой семейной жизни.

Маша уперлась взглядом в телефон, думая над происшедшим, а подсознательно ожидая, что сейчас он перезвонит ей, но она не поднимет трубку, а больше, кроме нее, некому, потому что мать матери уже давно ничего не слышит. Он давно ей не звонил: может, месяц, а может быть, и два. Да что уж там - тридцать три дня, если быть абсолютно искренней с собою. Она чертовски скучала без него, а он не звонил, и вот вдруг выкинул такое коленце. Опять вспомнил, поманил пальчиком, намекнул, мол, жду в объятья, приди снова ко мне, и она снова готова всему поверить.

И через некоторый мучительно тягучий временной промежуток он- таки затянул трескучую песню соскучившегося любовника, и она недвижимо слушала ее так долго, как долго ему хватило воздуха, и только слегка побледнели ее пальцы, сцепленные для надежности вместе.