Тем временем к угрюмому шестиэтажному зданию по опустевшим от темноты улицам и переулкам спешил Анатолий Ермолаев. Конечно, он соврал Мозговому, что пойдет спать. Как только Михаил Федорович ушел, молодой человек отправился на помощь бедному изобретателю. Ему показалось, что во всей этой истории он наконец нащупал причины жесткого противоборства и что пора остановить поток несчастий и как-то снять напряжение с грозовой тучи, нависшей над головой Богданова. Теперь, после открытия спутника, все опять смешалось. Он опять стал сомневаться в безграмотности инженера. Эта мысль особенно его терзала. Ему снова хотелось, чтобы Богданов оказался гением-одиночкой.
Конечно было бы обидно, окажись инженер просто не в своем уме. Что же - думал Толя - прав Разгледяев? Это было бы неприятно и противно, противно и несправедливо. Может быть, тогда Толя и копейки ломанной не дал бы за весь этот распрекрасный мир.
Занятый подобного рода размышлениями, Толя Ермолаев не заметил промелькнувшую мимо фигуру. На этот раз им не суждено было сойтись для прямого разговора. Марк Васильевич озабоченной походкой прошевствовал в свое неясное будущее. Впрочем, такое ли неясное?
Пройдет немного времени и затянется жестокая рана от измены любимой женщины. Выйдет в свет его толстая книга и успех ее превзойдет самые смелые ожидания. Она станет настольной для многих поколений студентов самых различных факультетов и подвергнется неоднократным улучшенным переизданиям на самом прогрессивном типографском оборудовании - обстоятельство многозначительное, прямо указывающее на широту охвата и глубину анализа. Некоторые могли бы иронически не согласиться с такой характеристикой. Напрасно. Разве счастье в том, чтобы всю жизнь мыкаться непризнанным гением, уповая на пресловутую объективность, так называемых, грядущих поколений? Это та самая ширма, за которой многие скрывают невежество да так и пропадают в действительной жизни. Пусть уж лучше автор переживет свой успех, чем наоборот. Однако, сказать то просто - успех. Его еще надо добыть, нужно проявить своего рода талант, потомучто создать нечто на один день и труда не требует, и пользы не приносит. Для долговременного успеха нужна задумка крепкая, увесистая, с учетом всех тонкостей механизма популярности. Только так можно отвоевать у истории лет тридцать-сорок нормальной жизни. Естественно, в одиночку сыт не будешь. Окружающие могут удивиться и спросить: "Отчего ему все в жизни по плечу, а нам одни шишки на голову?", а еще хуже - начнут проверять, есть ли у него что-либо такое, чего у других и в помине нету. Чтобы таких вопросов и желаний не возникало, нужны еще люди такого же разгледяевского размаха. Тогда каждому станет ясно, что живут они сытно и в почете благодаря таланту, а не вследствие всеобщего разгильдяйства и унылого отношения к жизни. Наконец, остается вопрос, каковы, так сказать, исторические предпосылки? Наивно было бы полагать, что единомышленники и соратники Разгледяева решились бы бросать самодельные химические бомбы под колеса литерного поезда или золоченой кареты императора. И уж совсем невероятно, чтобы они смогли обречь себя на изнурительную каторгу или подвергнуться унизительному изгнанию с вытекающим отчаянным прозябанием где-нибудь в Париже или Лондоне. Следовательно, кто-то заранее постарался за них, предусмотрел, подготовил и расчистил - живите, мол, и радуйтесь, во веки веков, аминь! Ну, а если не специально, то это уже есть натуральное ротозейство, которое в русском народе зовется головокружением от напечатанного.
Итак, будущее Марка Васильевича проглядывало вполне отчетливо несмотря на сумрак ночи, окутавший город. Что же касается судьбы Толи Ермолаева, то здесь темнота сыграла злую шутку - он уже несколько раз успел провалиться сквозь тонкую ледяную корочку подмерзших луж, предательски раставленных на его нелегком пути.
Еще издали Ермолаев увидел стоявшую у богдановского подъезда карету скорой помощи. Недоброе предчувствие тут же подтвердилось. Под козырьком парадного, в коммунальном свете стоваттной лампочки, появились трое - Доктор и Гоголь-Моголь поддерживали под руки изобретателя. Еще минуту назад инженер корчился, извивался, кричал что-то невразумительное, обильно брызгая слюной, а вот теперь сник. Только тихо повторял: "Я убил его". Два санитара, появившихся вослед, попытались посадить больного в машину, но тот зацепился за товарищей и взмолился:
-Не надо меня в больницу, меня в тюрьму нужно, я все расскажу...
После короткой перепалки все стали запихивать инженера внутрь и только Доктор, перед тем, как скрыться, оглянулся, заметил Ермолаева и выпрыгнул обратно.
-Что с ним? - зачем-то спросил Толя.
-Потом, потом, - проговорил Доктор. - Анатолий, я вас прошу, пойдите наверх, там Елена, ее надо успокить.
Не дожидаясь ответа, Доктор побежал обратно. Скорая помощь несколько раз чихнула и унесла прочь всю компанию.
Пройдет несколько лет, и Гоголь-Моголь с Доктором будут часто сиживать в уютном больничном дворике с побелевшими от тополиного пуха лужайками и вспоминать эти беспокойные дни. После того, как пропала возможность встречаться на квартире инженера, утопист пристратился приходить сюда, в гости к Доктору. Здесь спокойно и хорошо, особенно летом, когда старые деревья защищают больничный двор от яркого света и шума большого города. По тропинкам снуют задумчивые люди в байковых халатах, под щелканье каких-то райских птиц и домино.
С тех пор, как утопист вышел на заслуженный отдых и у него появилась уйма времени для работы над трактатом о всеобщем ранодействии, характер его выправился сторону более спокойного созерцания сиюминутных жизненных явлений. И все же, если речь заходила об инженере, философоское спокойствие покидало Гоголя-Моголя и он с ожесточением повторял: "Замордовали, гады, человека". Доктор поддерживал товарища в справедливом гневе. Да и как было не поддержать, ведь он как никто другой понимал все причины, изложив их, хотя и в весьма затемненном виде, среди прочих медицинских заключений в диссертации под общим заглавием "Синдром Богданова". Конечно, результаты наблюдений Доктор смог обнародовать лишь после кончины пациента, последовавшей на второй год после тех памятных событий. А вначале пациент был очень активен. Через доверенных лиц он пересылал письма на большую землю. Несмотря на то, что письма были адресованы в различные инстанции (например, в прокуратуру шли официальные признания в заранее подготовленной преступной акции, направленной против здоровья профессора Суровягина, с целью выяснения его андроидного происхождения; или в министерство кожевенной промышленности с предложением отказаться от использования натурального сырья и перейти вслед за другими министерствами на применение гуаши и картона), все они оседали на столе Доктора, который внимательно их перечитывал, записывая в блокнот какие-то пометки, а потом бережно обвязывал тесемкой и уносил домой. Наверное, эти послания помогли Доктору определить истинные истоки необычных галлюцинаций и страхов инженера. Но чего не смог до конца понять Доктор - так это полного отстутсвия предрасположенности Богданова к психическому расстройству. Более того, было установленно, что больной обладал недюженной силой воли и по возвращении из мест суровых он еще был абсолютно, и душой, и телом, здоров. Ревматизм от холодных ветров и геморрой от однообразной пищи не в счет. Вохможно, однако, именно чрезмерное душевное здоровье не такая уж безопасная вещь. Мысль парадоксальная, и даже вредная лечебному процессу.
Анатолий Ермолаев еще некоторое время наблюдал, как весений холод подмораживает след исчезнувшего автомобиля, и размышлял о том, что завтра этот слепок ночных событий затопчут оставшиеся в наличии жильцы серого дома. Потом он почувствовал, что продрог и вспомнил о просьбе Доктора.
-Зачем они все меня о чем-нибудь просят? - сам себя спросил Толя.
Нет он не злился. Он удивлялся - как будто молодое поколение только и существует для того, чтобы разбираться и нянькаться с запутавшимися пожилыми людьми. Может быть действительно надо их всех пожалеть? Сколько они намыкались, в историческом плане, сколько натерпелись, и при этом без всякой веры в божественные начала. Некогда было верить - жили для интереса. Но что я-то могу, мне бы самому разобраться. Впрочем надо идти наверх, там тоже молодое поколение пропадает. Он поднимался по изношенным каменным ступеням, кое-где залатанным хлипким раствором, и сердце его билось все чаще и чаще.
В первый момент ему показалось, будто в квартире инжненера никого нет, но отдышавшись, он учуял, как тонкой струйкой через открытую дверь вытягивается сладковатый запах сирени.
-Сирень, - прошептал Толя.
Он вспомнил детективные кривляния Мозгового. Что же, операция "Сирень" завершилась для Михаила Федоровича не самым худшим образом. Через несколько месяцев он официально возглавит отдел профессора Суровягина и продолжит славные традиции, заложенные Петром Семеновичем. Конечно, не буквально. Вслед за десятым, зарубежные космические аппараты откроют и одиннадцатый и двенадцатый и все последующие спутники Сатурна. Эта длинная цепь сведет на нет всякие спекуляции вокруг десятого спутника, но слава богу, ни профессор, ни инженер об этом уже ничего не узнают. А отдел Суровягина продолжит наступление на тайны космоса. В этой важной работе первейшим помошником Михаилу Федоровичу, а иначе его уже никто называть не сможет, будет младший научный сотрудник В.В.Калябин. Так будет, так было.
Когда Толя узнал об открытии спутника, он подумал: вот будет теперь радость инженеру, и не ему одному, и друзьям и Елене, конечно. Хранитильница тайного списка поставила против разгледяевской усмешки почти все свое благополучие, поставил на изобретателя и выиграла. Почему же нет радости в этом доме теперь? И только сквозняк гуляет под высокими потолками? Почему возлюбленная пара не вознеслась в счастливом восторге куда-нибудь на седьмые хрустальные небеса в царство справедливости и свободного творчества и оттуда с усмешкой не разглядывает, как мучаются под вечной пыткой совести нечестные люди? Неужели существует какой-нибудь закон сохранения доброты и на всех ее теперь не хвататет? И кто там, черт побери, всхлипывает, будто ребенок, в самой пустой из всех пустых комнат?
Заскрипел несмазанный с допотопных времен навес, зашуршали разбросанные по полу отпечатанные листки из частей, параграфов и глав - обрывки безвредных мыслей. Меж бумаг, посреди комнаты, сидела Елена, похожая на куколку, брошенную уставшим от игры ребенком. Она перебирала один за другим листочки и тихо плакала. Толя поднял с пола несколько листков и молча уселся поодаль облокотившись на стену.
Комната освещалась через большое незанавешанное окно дармовыми квантами улицы. В неверном свете едва-едва проступала судьба молодого поколения. Казалось бы, теперь, когда их будущее позади и все должно быть известно доподлинно, какие могут быть неясности? Увы.
Пока Елена рассказывала обо всем, что у нее наболело, Толя свыкся с полумраком и читал обрывки рукописи. Она говорила, а он почти и не слушал. Она потому и говорила, что он не обращал на нее никакого вынимания.Он вел себя как истукан, мол, говори, говори, а я отдохну, помечтаю о чем-ниудь своем. Все равно, мол, история твоя тяжелая меня не касается. Так думала Елена и еще больше распалялась. Триумф изобретения, гибель профессора и припадок инженера сплелись тугим узлом на ее красивых руках. И кто поможет ей? "Красота - двигатель прогресса", - говаривал Гоголь-Моголь. Почему же она приносит только горе превращаясь в свою противоположность? Может быть, ее оказалось слишком много для бедных изобретателей с горящими глазами, задача которых вовсе не успех, а мученичество и подвижничество, хотя бы и ради ошибочных идей. И что есть их жизнь? Пример других мечтаний и средств? Так почва гниет от обилия влаги и превращается в болото, плодоносящее горькими, но полезными ягодами.
-Твой профессор даже смертью навредил, - без всякой жалости сказала Елена.
Толя пожал плечами. Нет, он не хотел отмахнуться. Просто примеривался, обходил с разных сторон, прикидывал. Он не ожидал, что этот груз окажется таким тяжелым и неудобным. Поднимет ли он его? Или захрустят его молочные косточки под напором неопровержимых фактов, под необходимостью, не закрывая глаз, все понимать и не ослепнуть от блеска неприукрашенной истины?
В комнате стало светлее. В полном соответствии с законом сохранения вращательного момента надвигалось новое утро. Уходили на покой астрономы, так и не дождавшись чистого неба, пробуждался многомиллионный город. Черные птицы, редко расположившись по крышам зданий, озабоченно переговаривались, будто спрашивая друг друга: как спалось?
Проступили на стене две полосы - желтая и зеленая. Потянулась неровная линия вверх, закругляя овал лица подростка. Но она была нарисована не одним махом, как рисуют профессионалы, а многими тщательными усилиями, будто рисовавший очень хотел, чтобы получилось похоже, и все боялся, что не успеет запечатлеть. Самодельный уголек, краешек обгоревшей сосновой щепки, потрескивая и осапыясь, оживал на стене щемящей проекцией неустанно терзавшего душу автора видения. Глаза мальчика, образованные двумя опрокинутыми навстречу друг другу сегментами, казались подведенными как у актера немого кино и источали последнюю горькую мысль еще живого существа. Уже накинута на шею кривая черная полоса, уоходящая под потолок. Наверное, что бы ее дорисовать, пришлось тащить с кухни стол, а потом еще и подниматься на ципочки, опираясь рукой на стену. Толя заметил отпечаток ладони инженера, запачканной угольной пылью. Пока черная полоса не вытянулась в прямую отвесную линию, еще можно было о чем-нибудь порассуждать, поспорить, поговорить о каком-нибудь высоком искусстве, помечтать о красоте и истине, или, например о всемирном тяготении. Но неужели не побороть это вездесущее земное притяжение? Неужели не остановить природное влечение тяготеющих масс? Неужели наступит многословная тишина, вечная спутница самоубийц? Неужели никто не зашевелится, не встанет с места, не приподнимится и не заорет дурным хриплым голосом? Неужели сотрется еще одно имя, еще одна человеческая веточка, еще один волшебный узелок, связующий невидимую нить, протянутую в будущее людское братство?
1987г.