Я уж говорил, что никаких сокровенных друзей у Владимира Дмитриевича никогда не было, и это правда. Но к нему-то люди, как раз, тянулись, и пошло это еще из ранней молодости. Как-то он заметил, - нет-нет, да и подходят к нему по жизни разные, иногда и намного старше его, люди, для откровенного разговора. То на случаной пирушке, какой-нибудь захмелевший грустный человек изольет душу, причем в такой откровенной манере, что когда это впервые произошло, наш герой даже оторопел и сначала сослался на нетрезвое состояние собеседника, но когда похожее повторилось в других, более благообразных условиях, он уж начал задумываться. Но тут, пожалуй, легче рассуждать не нашему герою, а мне, ведь я литератор, и к тому же смотрю как бы со стороны, и сопостовляю и сравниваю. Ясное дело, - чем-то он располагал к себе людей, да, впрочем, чего темнить, я ведь и сам, на собственной шкуре это испытал и, кажется, хорошо понял. Самое главное, самое ядро коренилось в его понимающем выражении лица. Есть, правда, такие похабные понимающие рожи, которые смотрят на тебя, как сквозь кожу, да еще при этом ухмыляются многозначительно, мол все они видят и все понимают, и при этом выводят такое, что чувствуешь себя абсолютным мерзавцем. Так что, дело, конечно, не только в понимании, а в том, что сразу видно, - если ты ему в чем либо откроешься (в чем угодно, хоть в горести, хоть в радости), он никогда над тобой смеятся не будет. Да, пожалуй, именно это главное, хоть, конечно, наверно и не все, потому что до конца я и сам не дошел, но испытал на себе обояние его личности для интимного разговора. Да и знал он много, и рассуждал всегда деликатно, как-то незаметно подталкивая собеседника к выводу, как будто это не он, Владимир Дмитриевич, придумал, а именно ты, сам. Я часто попадался, и лишь потом раскусывал игру, впрочем, необидную, потому что он, подталкивая, и на это рассчитывал. Но я - литератор, я по роду жизни должен чувствовать, а другие, прочие люди, те так и уходили в полном неведении, и с острым желанием вернуться к нему когда-нибудь еще. Впрочем, конечно, не со всеми он так разговаривал, а только если видел желание поделиться.
Был у него один такой собеседник последние десять лет, вначале очень молодой человек, а теперь уже годам к тридцати приближающийся. Да я вам уже упоминал его, называя Алешей, конечно, для остроты, а звали его Андрей, что хоть и близко к Алексею, но все ж таки совсем другое - действительность-то не обманишь. Странный это был, необычный вначале, мальчик, а после уж вполне сложившийся человек, и странные, необычные были у них взаимоотношения: как будто все эти десять лет ведут они один длинный, нескончаемый разговор, и хоть и могут по полгода невидиться, а то и по году, а встретятся и начнут, как бы с запятой. Инициатором всегда выступал Андрей, но вот что замечательно, Владимир Дмитриевич абсолютно этому не противился и всегда помнил, на чем они прошлый раз остановились. О, конечно, здесь было не то, что в "Дориане Грее", хотя на первый, поверхностный, взгляд так могло и показаться: один, мол, поживший, искушенный настраивает юношу на определенный жизненный лад. Но это разве и было, то в самом начале, и то неявно, ненавязчиво. А потом уж совсем стало непохоже, и даже временами, как мы еще убедимся, совсем переворачивалось.
Да, так был этот Андрей тоже человеком неординарным, но, конечно, в другом роде. Во-первых, он был черезвычайно умен, но не как наш герой, Бог знает почему, а очень конкретно, именно логическим умом. Вот сейчас написал, и думаю, ошибся, да не в том, что он был так умен, а в том, что описывать стал. Я, знаете ли, страсть как не люблю характеристик в романе читать, я сторонник, что бы герои сами раскрывались, потому что все равно одним словом человека никогда не обозначишь, а только оскорбишь. И вы еще потом, может быть, убедитесь, что я никогда нигде не отклоняюсь от этой линии. Да как же, скажете, вот уж больше листа перевернули, а диалогов - кот наплакал, и все сплошные авторские рассуждения. Но не спешите, я ведь и сам люблю диалоги, и ценю, и даже мастерски владею... Так и слышится, мол, поскромнее надо быть. Да ведь дело все в том, что диалоги не мои, а моих героев, а я, поверьте, ничего не придумываю, а только выбираю слова. Так что вы меня еще оправдаете, быть может.
Так вот, надо же было появится этому Андрею на ...., вот неприятность, тут бы поставить фамильное слово, а я еще ни слухом ни духом... Как же, ай-яй-яй, прошляпил фамилию, все Владимр Дмитриевич, Владимир Дмитриевич, длинновато, пожалуй, будет повторятся. Да какую же мне тут фамилию вставить, настоящую? Ей, ей, боже упаси, не хочется, слишком человек он известный. Давайте же честно придумаем ему фамилию. Простую какую - нехорошо, потому что такие герои не имеют простых фамилий, вроде Петров или Скворцов, а какую означающую наподобии Ноздрева, или Копейкина, нельзя, ведь не сатира и юмор. А вот придумал, кажется, непривычно пока, но ничего, и ни к такому привыкали, пусть будет Соломахин. Ну да, прямо в точку.
Так вот, надо же было появится Андрею на Соломахинском горизонте именно в сентябре. Придется оторваться от Ленинградской истории на время, да и без Андрея никак обойтись нельзя, а кроме того, будет еще и другое - так что так или иначе, а перерыв некоторый наступил.
Зашел Андрей под вечер да так и остался до утра. Но на этот раз разговор начался не, как обычно, - с запятой, а с очень плохого известия.
Андрей кинул в прихожей рюкзак, постоял над ним, будто в нем было что-то важное, потом прошел на кухню, сел, подогнув под себя ноги на йоговский манер и так просидел минут десять, не обращая внимания на поставленный перед ним чай.
-Сережа Сальников погиб, - наконец проговорил Андрей ровным голосом.
Соломахин перестал пить чай. Сережу Сальникова он знал плохо, но все-таки знал, что они были с Андреем однокурсниками и довольно близкими друзьями. Во всяком случае, из всех андреевских знакомых о нем он только и слышал, и несколько раз видел, и даже помнил лицо, хорошее, интресное, с живыми глазами. Правда, было уж это несколько лет тому, еще в их студенческую пору, а потом, тот куда-то исчез из Москвы. Собственно, и Андрей тоже периодически пропадал, иногда, кажется, с Сережей. Они одно время вместе увлекались восточными упражнениями, и не столько в физическом смысле, хотя и здесь достигли неожиданных успехов, а, в основном, по философской линии.
Ах да! - вспомнил Владимир Дмитриевич, как раз дня три назад он и видел того самого Сережу. Ну-да, точно, они, кажется, поздоровались, и было еще что-то, но Владимир Дмитриевич, помнится тогда торопился, на телеграф, звонить в Ленинград, и слишком быстро прошел мимо. Да и почему он должен был останавливаться? Знакомство было отдаленное, да и он опять же спешил. Впрочем было еше что-то, поразившее Соломахина. Ну-да, тот был какой-то пришибленный, как бы, не в себе. Черт, уже, да ведь точно, что-то было особенное, и еще мысль тогда пронеслась, что есть люди с печатью. Да про печать, точно тогда Владимир Дмитриевич подумал, но мельком, тут же забыл, а сейчас только вспомнил.
Андрей продолжал молчать, и Соломахин, наконец, не выдержал:
-Отчего же так случилось?
-От будильника, - Андрей говрил каким-то пугающе-спокойным голосом, - Провода электрические на руки набрасывал и через будильник замыкал. Заведет вечером на пораньше, часов на шесть, и засыпает, а минут за пять проснется и отключит.
-И долго так? - тоже деревянным голосом стал говорить хозяин.
-Полгода.
-И что? - как-то совсем по-дурацки, изрек Соломахин, видно начинал выходить из себя.
-Ну вот, а вчера и не проснулся.
Владимир Дмитриевич резко встал и выключил давно кипевший чайник. Да, теперь он точно вспомнил, что Сережа тогда не только поприветствовал его, а еще и спросил: "Как жизнь Владимир Дмитревич?". Да, именно, так и спросил и тотчас смутился, извиняясь приблизился, будто даже с какой-то надежой, словно маленький ребенок, да, именно, ребенок, и более того, так девочки маленькие, потерявшие любимую игрушку, подходят пожаловаться к незнакомым взрослым людям. И этот банальный полувопрос-полуприветсвие, был совершенно не к месту, потомучто они не такие знакомые, и по возрасту совсем неравные люди, да и молодой человек сказал это как-то развязано, как-то по-панибратски, но и тут же смутился от неуместного обращения. Да ведь так можно было только от полного отчаяния подходить, задним числом заключил Владимир Дмитриевич.
Андрей продолжал сидеть в своей идиотской позе.
-Ты его видел? - резко и отрывисто спросил Владимир Дмитриевич.
-Будильник?
-Да, - незамедлительно подтвердил Соломахин и зачем-то уточнил, - Механический?
-Там, в рюкзаке, принес показать. Знал, спросите обязательно.
-Да от чего ты знал, что я спрашивать буду? - удивлся Соломахин.
-А я и не знал, я просто так его взял, думаю чего бы себе такое на память оставить, вот и взял будильник... - он замер, а потом докончил как то напыщенно, - будильник, который никого разбудить не может. Я его с проводами взял. А вообще-то предвидел, что про будильник спросите, и про устройство начнете спрашивать, - при этих словах Андрей, наконец, повернул невидящие очи от стены на хозяина, впрочем, так, для порядка, а смотрел-то все туда же.
-Если просыпался раньше времени, хотя бы и за полчаса, то все равно будильник не отключал, а досыпал отведенное время.
-И ты знал? Давно?
-Знал, с самого начала, я один и знал.
-И не препятствовал? - Владимир Дмитриевич здесь же пожалел о своем вопросе.
-Зачем? Он сам выбрал этот путь.
-Это все идиотская игра в бисер, - вспылил вдруг Владимир Дмитриевич, вспоминая старые разговоры вокруг восточных увлечений Андрея. Да и не увлечения это были. Андрей все делал основательно, и если и отдавался какой идее, то целиком, без остатка. Впрочем, насчет индийской философии Владимир Дмитриевич промахнулся, потому что последним увлечением Андрея и Сережы было восхищенное, дотошное изучение книги Кастаньеды, прочтенной далеко еще до победного шествия ее по нашим прилавкам.
Андрей не отреагировал на вспышку хозяина и только заметил, что если за человеком истина, то он никогда не выходит из себя.
-Покажи мне будильник, - попросил Соломахин, хотя у него не было ни малейшего желания рассматривать орудие самоубийства.
Андрей кошачей походкой сходил за рюкзаком и, предварительно отодвинув невыпитый чай, поставил будильник на стол. Владимир Дмитриевич тоже уперся в пожелтевший циферблат под названием "Ереван". К задней крышке аптечным лейкопластырем была приделана пластмассовая коробочка зеленого цвета, из которой свисали два медных провода с зачищенными концами.
-Но ведь срашно, Андрей, как же страх? -пред лицом чужой смерти удивился Соломахин.
-Страх? - спокойно переспросил Андрей, - Страх чего? Смерти? Преодоленной смерти? Совсем не страшно, страшно жить со страхом, а он смерти не боялся, он ничего не боялся, но страдал от зла. Он пытался, но не смог. Но зло преодолимо, просто не каждый способен сосредоточиться, понять и управлять ходом событий. Есть тысячи путей в будущее, они есть не в принципе, как возможность, они реально существуют, они суть разные миры, но усилием воли можно собрать их в одну точку и выбрать лучший из миров. - Андрей весь напрягся, и взгляд его, и до того отсутствующий, казалось вот вот потухнет.
-Ты чаю выпей, - дрогнувшим голосом предложил Соломахин.
Владимир Дмитриевич здесь действительно испугался. Он вспомнил, до него доносились слухи о странных припадках, посещавших Андрея в последнее время, т.е. до того сильных, до того из ряда вон, что дело доходило и до скорой помощи. Об этом было больно слышать, ведь и Андрей был для него уже не совсем чужим человеком, да и кроме того, у него была семья, детишки. Соломахин вспомнил молодого человека, с открытым, жадным до окружающей жизни взором. И какие выдающиеся способности тот проявлял. Они и познакомились на научной почве, и Владимир Дмитриевич впервые ввел Андрея в научный круг, и потом всячески учавствовал в его судьбе. И в эпоху митинговых дискуссий он несколько раз вытаскивал Андрея из всяких каталашек, куда тот то и дело тот попадал. И, надо сказать, что Андрей, с несвойственной его раннему возрасту, быстротой переболел всяким новаторским духом, но от главной своей мысли - поиска рая земного, не отказался. Потом уж пошли все эти Бхагавагиты, Будизм, Даосизм и, теперь вот, Кастаньеда. Пытался ли он как-то вытащить его? Прямо - нет. Никогда Владимир Дмитриевич не давал прямых советов, и даже сам подчеркивал специально, мол, ни в чем таком не разбирается. Может быть, именно поэтому Андрей и тянулся к Соломахину. Тайно-же, Владимир Дмитриевич, используя свои связи, способствовал исправлению его судьбы. Но результат оказался нулевым: науку Андрей бросил, сказав напоследок - есть вещи и поважнее.
-Не пугайтесь, Владимир Дмитриевич, ничего не произойдет, -Андрей сел нормально и отпил чаю, - Я сейчас не буду, сейчас нет сил. Вы уж, наверное, испугались, мол крыша сейчас поедет, и, не дай бог, придется скорую вызывать. Нет, все нормально, это у меня летом было... - он замолк и даже как-то хитро посмотрел на Соломахина, - Я тогда миром стал управлять, и я абсолютно знал, что все будет как я хочу. Здесь, главное, всерьез, а не для показа, нужно быть честным и подвергнуть все последнему испытанию. И получилось же! - вспоминая, радостно воскликнул Андрей, - Я ведь тогда по Ленинскому проспекту шел с закрытыми глазами и управлял всем...
-То есть как, по Ленинскому? - окончательно расстроился Соломахин.
-Поперек.
Владимир Дмитриевич заерзал на стуле.
-Главное, это поверить, а дальше уж не опасно. Да вы не подумайте, мол здесь детская глупость, ведь проспект - это результат, а до того я уже был в состоянии, мне нужно было одно дело уладить, а проспект это как-бы следсвтие, т.е. как-бы подтверждение, чтобы никаких сомнений не осталось. Только потом уж мне плохо стало, да... Понимаете, главное, - обратно вернуться, а я не смог вовремя, вот почему, ведь крыша она потом едет, а до того - в здравом уме. Я вот даже интеграл в уме взял по частям, и нужно было обратно, а меня понесло, понесло... К людям на улице стал приставать, мне показалось нужно человеку там одному помочь, ну хотя бы как-то, за руку взять, отвести подальше от беды, - Андрей трезво цикнул зубом, - Да, вот тут я и промахнулся, в том-то и беда, что есть окружающие люди, и начинаешь на них обращать внимание, пытаешься помочь, а им этого не нужно. - Он взял будильник и принялся сосредоточенно его заводить. Тот сразу громко и неприятно затикал.
Здесь я на минутку оставлю ночных собеседников и вспомню о своем. Ведь Андрей и со мной часто беседовал, но больше мы с ним все о литературе говорили, ведь он одно время хотел роман написать или рассказ. Собственно, я тоже каким-то образом влиял на Андрея, давал читать еще неизданные рукописи, и ему кое-что нравилось и, в особенности, то, что Бахтин называл полифонией, и идеи, впрочем, честно признаюсь, часть из них я позаимствовал у Соломахина. Так что, видите , мы тут втроем все были как-то связаны, но, конечно, по разному, и я, отнюдь, не претендую на значительное место в этой истории, а лишь упоминаю себя из необходимости. Помню, он приносил свой рассказ не лишенный таланта и ума, но тогда он был еще слишком молод, и писал из желания, а не из потребности. Он тогда был поклонником внешнего блеска и страшно обожал Маркеса и был без ума от преувеличенной стихотворности, которая, по-моему мнению, совершенно убивает прозу и даже не как литературный жанр, а прозу в смысле натуральности и жизни. Да, вот однажды дал ему почитать свой роман об одном сумасшедшем изобретателе, из так называемых графоманов, и, помнится, у меня там очень получился момент безумия главного героя, и я им даже гордился, но и ждал какой-нибудь реакции от Андрея, зная по всяким признакам, что и он предрасположен, но тот совершенно остался равнодушен. Я и так и эдак ходил вокруг эпизода, а он - остался равнодушен. И тут у меня мысль мелькнула такая, что к сумасшедствию очень склонны люди, слишком занятые своим текущим состоянием, слишком требовательные к себе и сосредоточенные. Я там описал кое-что до мелочей из обнаружившегося позже сумасшедствия Андрея, а он не заметил, и именно потому не заметил, что слишком занят собой и в другом не видел ничего. Короче, слепой больше зрячего может увидеть, да только внутри себя.
Вот и в данном случае, вы заметили как быстро Владимир Дмитриевич среагировал, когда Андрей ему вместо несчастного покойника ответил про будильник. Да и вы, наверное, мой читатель, совершенно мимо прошлепали. Нужно повнимаетльнее быть.
Тем временем будильник продолжал громко стучать зубчатым механизмом, и ночь катилась дальше, не задевая сонным крылом старинных собеседников. Да и можно ли уснуть с таким будильником вообще?- думал Соломахин. Это ж какую силу воли нужно иметь, какие нервы стожильные? Нет, конечно, он на такое неспособен, ведь это же пропасть, край, куда его никогда не тянуло и никогда не потянет, слишком он любил эту самую жизнь, слишком трепетал перед клейкими листочками. Но как же эти русские мальчики? Что делают они с собой имея столько силы воли, почему уходят так рано из жизни, для чего, зачем? Почему так быстро теряют интерес к простым земным радостям? А если здесь дело биологическое, может быть им по-просту, не хватает какого-то элементарного химического вещества в организме? Эта мысль его порадовала не столько своей верностью, сколько все-таки оптимизмом. Ведь химическое вещество, пусть даже и редкое, всегда можно как-нибудь, под видом аспирина принять и, глядишь, все и наладится, и глаза заблестят, и вкус к жизни появится, и горизонты раздвинутся. Да если бы так! - Владимир Дмитревич внутренне усмехнулся, и снова припомнил последнюю встречу с тем молодым человеком, ну а остановись тогда, разговорись о том о сем, глядишь все и переменилось? Да нет, вряд ли, ведь надо же было вечные вопросы решать, тяжелые, человеческие, надо было что-то предлагать взамен, а что он, Владимир Дмитриевич Соломахин, может предложить-посоветовать, когда и сам-то окончательно запутался, а все еще живет, потому, что не такой он сильный человек, чтоб уснуть с будильником. Вот если бы какое химическое вещество... Но где ж его добыть, если с ним не уродился?
Так и сидели они до самого утра, и Андрей еще много и непонятно говорил, а Владимир Дмитриевич, хоть иногда и думал о своем, но все ж таки вставлял острые замечания. А перед уходом, когда уже открылось метро, и надо было прерваться, Соломахин попросил оставить ему будильник.
-Да вы не бойтесь за меня, - Андрей, кажется, улыбнулся, - Ведь будильник это же всего так, для проверки, а мне теперь проверки не нужны.
Но Соломахин настоял на своем, и когда Андрей уже ушел, он вернулся на кухню, аккуратно свернул провода, потом все это замотал в старую шерстяную кофту, что бы не стучало, и, встав на стул, забросил сверток подальше, на антрессоль.