Конечно, он не продержался и одного дня и, как только проснулся и пришел в себя, позвонил по заветному номеру. Они договорились встретиться на Чистых прудах, в полдень, но не сегодня, а завтра. Вообщем, это было даже кстати, потому что сегодня у него были дела в посольстве. Бумажная посолькая волокита, впрочем, ни на минуту не отвлекла его от главной темы, и он, то и дело, предавался обдумыванию своего нового положения. Он вспоминал их прошлый неудачный опыт и находил там сплошные белые пятна. Во-первых, не замужем ли она? Нет, то, что она была замужем раньше, это точно - ведь и все ее прошлое поведениеи и таинственность, и, как следствие, белые пятна ее биографии, и, наконец, ребенок, все это - свидетельства какой-то, пусть и неудачной, семейной жизни. Нет, пожалуй, семейный вопрос нужно оставить в стороне, а то, не дай бог, что и опять - болото. Но, с другой стороны, она согласилась на свидание, и, следовательно, что-то у нее там невпорядке, хотя она, и прежде не отнекивалась и давала повод... И так далее, и в таком же духе, и он опять вспомил прошлое, теперь , когда снова появилась надежда, он вспомнил все забытое за три года и понял, что как бы не старался забыть ее, какие бы другие жизни его не увлекали, он не будет никогда счастлив, если не выдернет эту щемящую занозу. Вот, вот, нашел ключевое слово - заноза. Самое главное, для чего он ее искал - это полное и окончательное выдергивание проклятой кровоточащей занозы - иначе, ему - конец. Да, теперь все будет по-другому. Нужно сразу, сходу все начать, не то что с запятой, а с полуслова. Во-первых, когда она придет на Чистые Пруды, он обнимет ее и поцелует, нет, как бы невсерьез, но и не просто, по-дружески. Он должен поцеловать ее именнно так, что бы все это было одновременно в рамках и как-то из рамок и выпрыгивало, причем, вплоне заметно для нее. Нужно начать обязательно с этого, иначе все, как и в прошлый раз, повторится половинчатой неопределенностью.
А, может быть, они встретятся как отдельные люди. Да, у них было что-то в прошлом, но теперь - все позади, и можно запросто, без излишних эмоций, вспомнить кое-что из того времени, поговорить о протекших годах, ему есть, о чем рассказать - вот, хотя бы, его книга, они посидят где-нибудь в кафе, как старые знакомые, потом расстануться с некоторым сожалением, но настолько нетяжелым, что, быть может, вновь встретившись через несколько лет, будут даже рады друг другу.
На следующий день он приехал чуть раньше, купил цветы - к несчатью, то были те же красные розы "Мерседес", и когда она появилась на бульваре, и вокруг нее струился свет солнечный и голубой, его, как и три года назад, обожгла в груди горячая волна, и он вмиг позабыл все вчерашние заготовки. Впрочем, не все. Она, удивилась, когда он с роскошными розами вышел из серебристого авто и обнял ее и поцеловал именно так, как хотел. Кажется, она смутилась, но не отодвинулась, а только сразу же уткнулась в цветы, так удачно смотревшиеся на фоне черной ноябрьской Москвы. Владимир Дмитриевич с удовлетворением отметил про себя, что если она снова придет на свидание, то, как бы тем самым, согласиться с неизбежностью их приветственного поцелуя.
Теперь, дорогие читатели, вы видите, что здесь совершенно нетипичный случай. Посудите сами, если ранее они уже были знакомы, и если между ними совершенно все было, то откуда же эта юношеская взволнованность, это испытание первым поцелуем, в его-то сорок с лишним лет? Нет, здесь явно какой-то выброс из общего правила.
Выбор был невелик, и она согласилась пойти в Пушкинский музей, где не бывала с прошлого их посещения, но, правда, предупредила, что свободна только до шести. Соломахин огромным усилием воли стрался держаться непринужденно, говорил ничего не значащие фразы, поглядывал на нее, как бы между прочим, а сам изучал каждую новую черточку. Но ничего особенно нового он не обнаружил, за исключением некоторой излишней полноты, которая, в другом случае, выглядела бы вполне естественной и вполне могла быть не замечена, но он, как бы сторонним голосом, изрек:
-Ты что же, на себя рукой махнула?
Это, конечно, было сделано им специально, чтобы показать свой независимый взгляд, мол, он вовсе не огорошен ее пристуствием и не ослеплен ее новым появлением, и способен делать холодные выводы на ее счет. Ну и, главное, он попытался ее задеть, прекрасно осозновая, что такие женщины очень заботятся о своем внешнем виде (а какие нет?). Но она хотя и поняла, о чем идет речь, отнеслась к его выпаду равнодушно и что-то сказала насчет сезонных колебаний, и стала вспоминать прошлое, но не их самих, а общих знакомых, так, как-будто ничего никогда между ними и не было. Соломахин, удрученный равнодушной реакцией, потихоньку сползал с независимого положения и, когда в гардеробе помогал снимать ей пальто, и легкая кофточка с широким горлом чуть съехала, кажется случайно, и оголила ее плечо, у него просто внутри все оцепенело - таким безумно желанным и совершенным показался ему мучительный изгиб от ушка до плеча. Она повернулась и застала его обалдевшее лицо, и, как-то естественно поправила плечико, предварительно пожав им - мол, такое оно, чтож тут поделаешь. Здесь окончательно пропал независимый наблюдатель, и все хождение по музею он был поглощен только одним экспонатом.
Потом в кафе она продолжала вспоминать прошлое, обходя их совместные встречи и, чтобы хоть как-то прервать эту затянувшуюся пытку, Владимир Дмитриевич свернул разговор к настоящему моменту, и сказал, что скоро собирается в Италию.
-Я в Италии никогда не была, только вот два года во Франции.
Так вот где она скрывалась! Ха, а он ее искал-разыскивал здесь, шатась постоянно по их прошлым местам, в надежде встретить ее, хотя бы случайно. Ах, конечно, господи, да и где же это ей быть в наше освобожденное время, как не во Франции, в каком-нибудь уютном, маленьком городишке, с какой-нибудь веселой комапнией, да, да, именно, под эгидой какого-нибудь спонсора - какой-нибудь международный проект или инициатива, а может, и не с компанией, а с каким-нибудь французишкой, думал Владимир Дмитриевич, наблюдая, как кровью обливается его истерзанное сердце, да и она как раз принялась рассказывать ему о долгих путешествиях на авто по старым французским замкам, про Марсель, про Ниццу.
-Вот посмотрите, какие прекрасные швейцарские часы мне подарили в Ницце, - она протянула ручку с сиящими золотым часиками - Это очень дорого стоит.
Впрочем, здесь она стала как-то запинаться и намекнула о какой-то полосе, из которой явно вырастала непростая история, ведь, по ее словам, она почти бежала оттуда, заплатив, как она выразилась, последнюю тысячу долларов за обратный билет. Конечно,- думал Владимир Дмитриевич, восстанавливая по мелким оговоркам, целую картину, - неужели, такая женщина могла остаться незамеченной там, в этих проклятых заграницах. Да, там, наверняка, что-то было из области сердечной, интимной, с каким-то самоистязанием, заключил наш герой, с удивлением открывая в себе давно канувшее в лету, юношеское чувство ревности. Вот, чему его предпочли. Немного же, я стою в этих голубых глазках, с ожесточением подитожил Соломахин.
Расстались они там, где и встретились, и хотя он предложил подвезти прямо к дому - она отказалась, и он заподозрил неладное, но настаивать не посмел и внешене был вполне любезен, отвечал ровно и так же ровно попрощался, даже не договорившись о следующей встрече.
Но уже на следующий день принялся ей названивать. Трубку взял какой-то мужчина и любезно объяснил, что Ксения будет поздно, и лучше, если передать нельзя, то позвонить после одиннадцати. Да нет, не может быть муж, ну да она же говорила о брате, а про мужа - ни-ни. Да какой может быть муж, если она уезжала, бог знает, куда на несколько лет. Нет, нет, этот ее отъезд, ударивший так больно по его самолюбию, воспринимался как аргумент ее несчастливой семейной жизни. Но где же можно пропадать целый вечер, теряя терпение, терзался Соломахин, неотходя от телефона. Наконец, дозвонился, и шутя, поинтересовался, уж не стряслось ли чего с ней за истекшие сутки, и она, приняв слова его серьезно, рассказала о каких-то старых делах, которые нужно срочно закончить, но каких именно, так и не сказала, и он, зная по своему прошлому опыту, что все эти разговоры абсолютно ничего ему не раскроют, прервал ее и предложил, например, сходить в театр. И она спросила, на какой именно спектакль, а он не нашелся что ответить, а идти, просто так, в театр - вообще, как она выразилась, очень рискованно, и можно только потерять время ( это с ним-то , чуть не вскрикнула обиженная душа Соломахина), и тогда он начал говорить о прогулках, но какие прогулки могут быть в холодное, грязное время, и он, уже не зная как выкрутиться, начал кривляться, и предложил что-нибудь, если нужно помочь, перевезти.
-Нет, перевозить ничего не надо... - ему казалось, она не замечала его кривляний, - а вот помочь... - она на минуту задумалась, - Да, мне нужно отвезти крупную сумму денег и, вообщем, спокойнее с кем-то, да и в общественном транспорте опасно, а у вас машина...
-Когда? - униженный нескрываемым прагматизмом, перебил Соломахин.
-Пока не знаю, позвоните мне завтра, в одиннадцать вечера.
Черт, опять эти одиннадцать часов и, прищелкнув каблуками, согласился.
Нет, действительно, надо успокоится, куда теперь торопиться, раз она нашлась. Нужно влезть в шкуру некоего, слегка уставшего на сердечной почве, человека, решившего слегка развеятся, отдохнуть от суеты, от серьезной работы, спокойного, все понимающего, дающего разумные советы (если потребуется), старого друга. Да, он поедет и будет телохранителем, и, быть может, ему придется проявлять всякие мужские качества, впрочем, здесь Владимир Дмитриевич криво улыбнулся и прибавил про себя - не дай Бог.
Они встретилсиь снова на Чистых прудах, повторив обряд целования и вручения цветов. Деньги она принесла в полиэтилленовом пакете, и он поинтресовался, для чего такая сумма денег предназначена. Спросил он это, вообщем-то, для поддержания разговора, мол, пусть рассказывает, а он будет рулить и подглядывать, и наслаждаться каждой минуткой ее пристуствия. Но вскоре рассказ увлек Владимира Дмитриевича настолько, что он, позабыв про всякие радости и наслаждения, с искренним удивлением воскрикнул:
-То есть как, заграницу? Опять?
Она внимательно посмотрела на него и снова повторила, как непонятливому ребенку:
-Нужно заплатить некоторую сумму, и я смогу получить стипендию в Сорбонне и вид на жительство. .
Соломахин огромным усилием воли состроил на лице одобрение сочувствующего друга.
-Да, это скорее всего, не получится, там столько желающих. - и добавила, - А неплохо было бы учиться в Париже?
-Да, об этом можно только мечтать, - без энтузиазма согласился Соломахин.
Господи, какова его миссия сегодня, куда же я ее везу? Да она, кажется, ничего не замечает.
Она пожала плечами и отвернулась, задумчиво разглядывая пролетающую мимо Москву, и, кажется, совсем ее не замечая.
И дернул его черт вызываться помошником, да куда же он влез, костил он себя последними словами, ожидая ее возвращения у здания бывшего советского учреждения. Самому напроситься для разрушения собственных надежд. Нет, увольте. Бежать, бежать куда подальше. Но где же этот чертов муж, куда он ее отпускает, да что он - лопух, а, впрочем наверное и нет его, а если есть, так это ж - просто размазня. Нет, бежать, бежать, вернется, отвезу, и - бежать к черту, в Ленинград, в Царское к дубам...
Она вернулаь с тем же пакетом, расстроеная и даже злая. Все развалилось, эти чертовы бывшие партийцы, как она выразилась, проворовались, и там уже работает бригада внутренних дел, и деньги нужно обратно обменять на доллары, и, вообще, все скверно. Соломахин же с облегчением изрек:
-Какая неудача, а жаль - все ж таки Сорбонна.
-Ничего, - она не замечала его радости, а приняла даже за сочувствие и с неожиданной твердостью сказала, - Я все равно своего добьюсь. И, как бы награждая его за поддержку, благосклонно предложила:
-Давайте сначала поменяем деньги, а потом можем посидеть в кафе. Я знаю одно примилое, только мне к семи нужно быть дома.
С третьего раза, Ксения выбирала курс повыгоднее, поменяв деньги и получив несколько зелененьких, они заехали в премиленькое, как она выразилась, кафе.
Здесь Соломахину сразу не понравилось. Шла бойкая распродажа не только кофе и соков, но и более крепких напитков, и по темным углам сидели весьма неприятные личности.
Едва они присели за стойку бара и заказали кофе, как от шумной компании отделилась слегка пошатывающаяся фигура, приблизилась к ним и довольно грубо облокотилась на Ксению. Ну, вот и влипли, подумал Врадимир Дмитриевич, и, приподнявшись, попытался аккуратно отодвинуть хама всторону. Тот, с неожиданной проворностью, одной рукой схватил Солмахина за грудки, а другой сгреб полиэтилленовый пакет, почему-то оказавшийся на стойке. И тут Владимир Дмитриевич по-настоящему испугался, и за деньги, и за Ксению, а еще более, что, не дай бог, она заметит его испуг, и он опозорится здесь же. Зал притих, притихли и подвипившие друзья нахала, как по команде повернувшиеся к стойке. На него смотрели жесткие, бесмысленные, не выражавшие ничего кроме злобы и животного превосходства, глаза.
-Пойди туда, - тоном, не терпящим возражений, приказал Соломахин Ксении, указывая на место поближе к выходу. Та не двигалась, и как показалось Вдалимиру Дмитревичу, следила за поллиэтиленовым пакетом, постепенно переходящим на сторону неприятного лица. Нужно было что то предпринимать, и Соломахин, превозмогая, волнение ровным голосом по слогам произнес:
-Пакет нужно отдать. Это - обычный полиэтиленновый пакет. - После повторил в точности тоже самое, и полегоньку, мелкими шажками, выдернул из рук удивленного необычным обращением обидчика злосчастный пакет. Быстро передал его Ксении, и та удалилась на безопасное расстояние.
Неприятное лицо, бывшее до того в некотором недоумении, вдруг озверело обратно, а Соломахин, оставшись теперь уже один на один и, не имея предмета защиты, снова испугался.
-Сейчас я тебя, дядя, буду долго и сильно бить, - лицо говорило почти в той же соломахинской манере, медленно и убедительно, отодвигая Соломахина на расстояние вытянутой руки.
Приторная, казавшаяся бесконечной, пауза вдруг первалась оглушительным звоном. Официанка выронила пустой бокал, и этот случайный звук неожиданно подействовал на верзилу. Тот опять сделался пьяным, выпустил Соломахина, но не отвязался совсем, а предложил унизительную сделку:
-Так, прямо сейчас, мне - пятьдесят баксов и две рюмки водки - одна тебе, или ты отсюда живым не выйдешь.
Владимир Дмитриевич оглянулся на Ксению и, убедившись, что та далеко и подробностей сделки не слышит, пошел навстречу:
-Баксов нет, водки не пью - за рулем, а рюмку закажу.
Официантка с облегчением вздохнула, принесла водки и кофе. Еще нужно выпить кофе, с огорчением подумал Соломахин, и дрожащими руками понес кофе Ксении. Здесь, рядом с выходом, он взял себя кое-как в руки, медленно, небольшими глоточками, дабы пропустить Ксению вперед, выпил кофе и лишь затем вывел ее на улицу. В машине Владимир Дмитриевич жадно закурил.
-Ну и ну, -извиняясь, вздохнула Ксения, - Нет, правда, здесь раньше было премилое кафе, но я так давно здесь не была...
-Ты испугалась, - заботливо спросил Соломахин.
-Да мне то что, забилась себе в дальний угол как мышь, - она замолчла и вдруг громко рассмеялась, - Так ведь деньги-то... деньги...
Соломахин насторожился.
-...деньги-то я из пакета раньше вынула, - она уже хохотала как девчонка.
-Как?! В пакете ничего не было? - глупо поинтересовался Соломахин.
-Абсолютно.
-То есть?
-Ну вы герой, спасатель пустых пакетов, - она продолжала смеятся.
-Так это был пустой пакет, - с возмущением вскрикнул и уже нервно, сквозь оцепенение и остатки страха, заухал Владимир Дмитриевич.
И они уже оба смеялись, до слез, почти по-приятельски обнимаясь и расскачивая видавший виды сололмахинский авто.
После она посмторела на часы и приказала отвезти ее домой, и даже позволила подъехать почти к самому дому, т.е. остановится в метрах ста от парадного.
Ночью ему приснился удивительный сон. Во-первых, удивителен сам факт сна. Снов он давно уже не видел или же не запоминал, а этот запомнил ясно, и не только настроением, но и всеми картинами. Да и сон был загадочный, настолько, что Владимир Дмитриевич, не терпевший всякого рода толкователей снов, сам принялся его разгадывать, да еще и со мной поделился.
Снился ему дикий лес. Редкие деревья, на первый взгляд - сосны, как их рисует Шишкин, но не обычные, а с оранжевой окостеневшей корой, составляют вместе не просто дикую поросль, где нибудь в псковской глубинке, где все-таки есть впечатление близости цивлизации, а, именно, древнее население дикой пустой от человека и истории земли. Впечатление усиливается, когда он подходит к ближнему дереву, трогает гладкую костянистую кожицу и начинает понимать, что это не просто сосны, а гигантские палеонтологические ископаемые, то есть не то чтобы они погибли и окаменнели, а именно, еще живы, и представляют всю землю, и он не просто заблудился в пространстве, а именно - в старом доисторическом времени. Кроны деревьев плотно сплетены, и кажется над головой не воздух, а ветвистое небо. Нет, конечно, есть и промежутки, и далекая доисторическая синева, но впечатление живой древесной кровли придает этому миру двухэтажное космическое устройство. И он идет дальше в теплом безветренном воздухе, удивленный ветхостью времени, как будто вокруг него давно забытая, а теперь оживленная человеческая предистория. И он - не просто Владимир Дмитриевич Соломахин, радостный первоткрыватель доисторической эпохи, а единственный ее обитатель. Он обживается на ходу, ему нравится быть здесь, в самом начале времени. Но вдруг появляется едва уловимое подозрение или, лучше сказать, предчувтсвие, как будто есть что-то еще.
Пред ним поляна, гигантское свободное пространство крытое мягким папоротниковым слоем. Для чего может быть такое место в однородном лесу? Спрашивает Владимир Дмитриевич себя и, поднимая к деревянному первому небу глаза, обнаруживает гигантское пустое место, не охваченное растительной массой. По его форме видно, что эти современные деревья раздвинуты каким-то еще более древним, неизмеримо более могущественным, прадеревом-исполином. Допотопное чудовище когда-то здесь стояло, росло, шумело гигнатской кроной, и новая, казавшаяся теперь мелкой кустарной растительностью, поросль так и не смогла занять его место, а только опоясала ветвями теперь уже совершенно пустой объем. Как же так? Ведь он попал в начальное время, раньше которого ничего не должно было случиться, а тут - такое явление? Исполин так ясно обозначенный до самых мелких сучков своих и дупел, испугал Владимира Дмитриевича, и он проснулся. Да оно одно и было смыслом сна, именно ради него он блуждал в доисторическом лесу, но зачем? что значит эта аллегория?
Я, когда Владимир Дмитриевич поделился сновидением, по моей литераторской узости припомнил Данте, но тот замахал руками.
-Понимаешь, друг мой любезный, не было ощущения потеряности и запутанности, но только один страшный гигантский пустой объем.
Впрочем, я и не настаивал, уж слишком его оживающий вид, с вновь появившимся блеском в уголках хитроватых глаз, противоречил моему толкованию.
-Ну тогда это дерево Навуходоносора, намек, мол пора, брат, отказаться от своеволия, укротить гордыню и предаться питанию акридами.
-Сначала надо бы вкусить, а уж потом и акридами.
Да уж, не до акрид было Владимиру Дмитриевичу в последующие дни. Отложив в сторону заграничные дела, он занялся поисками подходящего повода для новой встречи. Конечно, он хотел пойти с ней ее в театр Моссовета, на " Братьев Карамазовых", на Тараторкина, но спектакль давали только через неделю. Но, все же, и это был повод, и он позвонил ей, и снова послышался мужской голос, и, кажется, теперь другой. Его снова попросили перезвонить вечером, после одннадцати, и ему во что бы то не стало захотелось тут же отправиться хоть в какой захудалый театр, и, наконец, украсть у нее загадочные вечерние часы. Где, с кем она их проводит? Да ведь у нее ребенок, а ее вечерами не бывает, как же так? К вечеру он совершенно обезумел от своих вопросов. Наконец, он дозвонился, и она с радостью согласилась с предложенным вариантом, но Владимиру Дмитриевичу предстоящая неделя казалась вечностью.
- Может быть, мы встретимся раньше? - воодушевленный быстрым согласием, наступал Соломахин, - Быть может, какая-нибудь крупная сумма денег...
-Нет уж, хватит, - она рассмеялась, - А впрочем, следующим вечером мне нужно съездить в одно дикое захолустье, сейчас везде такое болото, а мне обязательно надо быть при параде, впрочем мне неудобно вас просить...
-Да я же сам нарываюсь, - ухватился Соломахин, услышав, наконец, о вечернем свидании.
Но вечер оказался вовсе не вечером, а всего лишь обозначением темного времени - ей нужно было подъехать к пяти часам куда-то в район Текстильщиков. Что же, я тебя так просто сегодня не отпущу, клялся себе Соломахин. Да и могло ли быть там в эти загадочные часы? Что-то из ряда вон? Ведь она уже догадалась, что он неспроста ей названивает каждый божий день, хотя опять в волнении он снова говорил об избытке времени, о желании помочь старому доброму другу и лишь шутя подчеркнул, что не может пропустить такой редкий случай и увидеть ее при полном параде.
Она сделала паузу, будто обдумывала его путанное кривляние, и в конце попросила подать машину прямо к парадному, потому что слякоть, а она должна одеть туфли. Ага, его приглашают за запретную черту, так мучившуюю его ранее и, следовательно, нет никаго нежелательного свидетеля, по крайней в ее доме. Но, может быть, свидетель по-просту будет отстутствоать или же ее парадный вид - выше условностей, и в таком случае возникает вопрос, как же она собиралась добресть туда без его помощи? Аки посуху? На такси? Или она совершенно не сомневалась в его звонке, и тогда это просто высший пилотаж. Да нет, не может быть, и нет у нее никакого мужа, а эти разные голоса - голос брата, ведь уже декабрь, холодно и люди часто болеют горлом.
И она появиалсь, господи, в кожанной мини-юбке, точь в точь как у ленинградской Нади, с такими же неотразимимыми коленками, в изящных туфельках, с распушенной золотистой гривой, с заграничным запахом "Шанели", с подведеными огромными голубыми глазами, в общем - то, что называется: в полной боевой готовности к баталиям на каком-нибудь конкурсе мисс, бог знает, чего. Соломахину пришлось выйти и открыть дверцу,- она не хотела пачкаться о машину, а когда он в салоне положил ей на колени гвоздики и попытался поцеловать, она отодвинулась:
-Нет, не сейчас.
Больно ранили эти слова соломахинское сердце. Он резко рванул машину и мрачно уперся сквозь мелькающие дворники в дорогу.
-Ну как, сойдет для молодого российского купечества? - спросила она, не замечая соломахинского горя.
-Блеск, - сквозь зубы процедил Владимир Дмитриевич, неповорачивая головы.
-Вы обиделись на меня? - она с интересом посмотрела на шофера, - Но я должна быть в форме, и это всего на полчасика - ведь вы меня подождете?
-Еще бы, - мрачно пообещал Соломахин и с возрастающей тревогой слушал рассказ о предстоящем мероприятии. Оказалось, сейчас она не имеет постоянной работы, а семью, сына и мать, она уточнила, нужно кормить, и сейчас они едут на переговоры в некоторую фирму по продаже недвижимости для работы по рекламе и маркетингу. Господи, сокрушался Владимир Дмитриевич, знаем мы эту рекламу и маркетинг. На ум полезли картины из жизни современных бизнесменов, с приемами, с ночными секретаршами и прочими радостями. Куда же он ее везет? И Владимир Дмитриевич решил, что независимо от сегодняшних переговоров, он не позволит ей работать в таком месте. Как? Какими средствами? Вряд ли он сейчас мог бы ответить определенно.
Битый час он стоял у ненавистной конторы, с болью наблюдая как из нее выходят расфуфыренные красотки, и как розовощекие мальчики сажают их в новенькие мерседесы. Наконец, появилась она в сопровождении двух, одетых с иголочки, молодых людей. Она махнула им ручкой и нырнула в машину.
-Уф, - тяжело вздохнула Ксения, распрямляя ноги, - Так безапеляционно меня еще не разу не разглядывали.
Соломахин напрягся, ожидая подтверждения самых худших подозрений.
-Во-первых, тридцать тысяч - это мало, во-вторых, зачем мне съемная квартира?
-Так ты отказалась? - не выдержал Соломахин, разгоняя машину.
-Нет, этого не потребовалось, но если мне подойдет я позвоню в течении недели.
-И ты позвонишь?
-Не знаю, наверное нет.
Тогда Соломахин остановил машину и поцеловал ее, и после попросил:
-Не нужно звонить.
Владимир Дмитриевич взял обе ее ладошки и принялся целовать. Она сидела не шелохнувшись, слегка пододвигая пальчики для удобства целования. Потом все-таки убрала руки и настойчиво попросила:
-Ну, поехали же, мне пора.
Он отвез ее обратно, и в мрачном расположении духа возвращался домой. Нет, нужно кончать с этим безудержным потаканием, с ужасным, невыгодным для него положением. Все, никаких больше извозов, никаких сорбонн, никаких новявленных ротшильдов, только одно чистое искусство.
Наступила театральная полоса. Они предались высокому искусству, выбирая самое лучшее из московского репертура. Эта лирическая светлая полоса длилась вплоть до самого его отъезда в командировку.
-Спасибо вам за эти дни, - поблагодарила она его в последний вечер перед отъездом.
-Я уезжаю на целых две недели, и тебе будет меня не хватать. Можно я буду так думать? - Владимир Дмитриевич замер, ожидая ответа.
-Можно.
В Италию Владимир Дмитриевич так и не приехал. Т.е. физически, конечно, он прибыл. Но ни теплая Римская полночь, наполненная птичьим щебетанием, ни чуждые запахи далекой заграничной жизни, не вытеснили из него московского настроения. Более того, казалось, неожиданное в условиях зимнего времени, почти майское тепло - не следствие южного климата, а результат ее благосклонного обещания. И глубокой ночью, когда он в неудобной позе дремал на вокзале Рома-Тибуртина, в ожидании утренннего миланского поезда, строгий полицеский, заметил его блаженную, почти идиотскую, улыбку и проверил документы.
Никогда прежде так долго не тянулось его заграничное время. Все эти декабрьские минуты, часы, дни, отчасти отданные работе, были заполнены ее существом. Бог знает, чего он себе выдумал, но доподлинно известно, что впервые за многие годы написал стихи. Я их читал потом, и мой знакомый композитор даже написал романс, один из тех, что исполняются на концертах с прибавлением - автор неизвестен.
В конце второй недели он прибыл в Триест, поселился в пригороде Мирамаре, в ядерном исследовательском центре. Обосноваввшись в номере, говоря советским языком, ведомственной гостинницы с отчаянным туристическим видом на море, он в первое же утро пошел прогуляться. Был ясный солнечный день. Воздух прогрелся градусов до пятнадцати. После холодного промозглого Милана, уютное, чуть солоноватое тепло Адриатики, выглядело как чудо. Он брел, не разбирая пути, напевая строки только что написанного романса. Мимо проплывали диковинные тропические растения, под ногами шуршали опавшие листься, и он расслабился, растворился исчез. Потом почувствовал неладное. Оглянулся и обнаружил себя у границы уползаюшщей вверх на гору рощи. Да это же тот самый доисторический лес, мелькнуло в голове Владимира Дмитриевича. Он замер, постоял немного и решительно вошел в рощу, зная почти наверняка, что ищет. Он даже поставил наспор с собой, что если оно будет там, то все и свершится, как он хочет. Все таки чертовски походило на сон. Он даже начал улыбаться, продвигаясь к заветному месту, следя за древесными небесами и зная, что произойдет дальше. Когда взобрался на вершину парковой горы, стих птичий гам, воздух застыл, а деревья раступились - посреди диковатой рощи обнаружился пустой объем. Правда, на дне его лежало зеркало, припорошенное пожелтевшими листьями, а в нем плыла огромная оранжевая рыба.
-Рыба в лесу, - прошептал Владимир Дмитриевич и улыбнулся. Он улыбался и плакал от радости. Теперь он знал, что действительно все будет, как он хочет, и можно со спокойным сердцем возвращаться в Москву.
По возвращении, Соломахин, прямо из аэропорта позвонил Ксении, но не застал ее, не застал ее и в следущие два дня, и только под самый Новый год, утром, услышал, наконец, ее голос.
-Я видел оранжевую рыбу в лесу, - его распирало от счастья новой встречи. Она же, напротив, отвечала довольно сухо и, кажется, даже обижено. Она, наверное, ждала его звонка, ведь обещала грустить и помнить, а он не позвонил. Экономил? Да нет, скорее боляся услышать мужской голос, или того хуже - убедиться, что его вовсе не ждут.
-Нам нужно встретиться, ведь сегодня наступает Новый год, - конечно, ему хотелось провести праздник вместе, но он не решился предложить, и как выяснилось - правильно сделал.
-Мы можем встретиться ненадолго, - согласилась она, давая понять, что Соломахин не входит в ее новогоднюю программу.
При виде подарков и цветов, она немного оттаяла, но ненадолго, и озабоченно посмотрев на часы попросила отвезти ее домой. Она попрощалась, чуть недоехав до старого дворика, и необорачиваясь ушла. Господи, разве так он представлял себе их встречу?
С первых дней нового года что-то начало меняться. Они уже встречались почти каждый день. Мне помнится, в те первые дни нового года он совершенно помолодел, был весел и хорошо шутил. То было настоящее возрождение к жизни, и я тихо радовался за него.
Под старый новый год выяснилось, что Ксения идет в гости, и если он захочет, она ему может позвонить, ночью и они встретятся.
Я хорошо запомнил тот празник. Мы долго были вместе. После застолья забрались к нему в кабинет выпить десертного, покурить, поболтать. Впрочем, Владимир Дмитриевич не пил, а только был весел, шутил, припоминал недавнее итальянское путешествие, подтрунивая над итальянской зимой, да несколько преувеличено жалуясь на холод в ночных поездах, где ему пришлось поездить в этот раз. Ближе к полуночи он занервничал, как-то странно реагируя на телефонные звонки, а после совсем уселся рядом с телефоном и сам отвечал на все поздравления. Впрочем, мы продолжали разговаривать, вспоминали знакомых, и он тогда рассказал про Андрея и про будильник, и про химическое вещество жизни.
-Ты, кажется, чего-то ждешь? - вставил я вдруг в затянувшейся паузе.
-Да, - коротко ответил Соломахин, помолчал и еще увереннее подтвердил, - Я жду звонка.
-Очередная жертва? - сострил я для поддержания беседы.
Он мрачно посмотрел на меня, и я уже пожалел, что влез не в свое дело, но он как раз наоборот, буквально вцепился.
-Жертва, да. Но не она.... Эх , друг мой любезный, да ведь я не жил последние годы, ведь я стал сомневаться в ней, в жизни, ведь я был жаден...
-А теперь?
-Теперь? Теперь снова хочтеся жить. Страшно правда, а хочется.
-Чего же ты боишься, если это любовь?
Соломахин неопределенно качнул головой.
-А как же ленинградская история? - вдруг вспомнил я.
-Все это было не то, я теперь знаю, что не то. Я там ходил с открытымим глазами, ведь я был пешеходом, понимаешь нормальным, быть может, более удачливым, чем остальные, но пешеходом, с открытми глазами, и только на зеленый свет.
-Что же, хороша? Красавица? - теперь я уже стал злиться вспоминая бывшие его увлечения, и чувствуя, что в данном случае могу потерять старинного друга.
-Не в этом дело... - Соломахин не заметил моей иронии, а меня, то ли от ревности, то ли от водки понесло:
-Ну да, длиноногая с вот такими глазищами, изгибы там, понимаешь, всякие, брось, Владимир Дмитриевич, все это мы уже проходили. Седина в бороду, бес ....
-Нет, нет, дело не в этом, во всяком случае, я очень надеюсь, - серьезно сказал Соломахин и снова уперся в телефон.
-Да не то ли это загадочное лицо, исчезнувшее три года назад?
Владимир Дмитриевич обреченно кивнул головой, и тут зазвонил телефон. Ах, как у него дрожали руки, как он волновался, я даже слегка протрезвел. Он вскоре уехал, а я пошел спать к семейству.
И они встретились посреди ночной Москвы, и она первая обняла его, и они долго так, не смея шелохнуться, сидели, а после он отвез ее в далекое, спящее под свинцовым небом подмосковье, и там они впервые после долгих лет были вместе. И теперь он уже ее не стеснялся, и подробно рассаказал ей про сон, и про лесную рыбу, и про стихи, и впервые в жизни признался в любви.