Говоря безыискуссно, Владимир Дмитриевич был счастлив. Все, о чем он мечтал, сошлось в ней. Она любила его, она сама ему об этом сказала, да это было и так видно по многим приметам. И в первую очередь, потому, как часто они теперь были вместе. Что-то сошло, наконец, с мертвой точки, и теперь их совместное счастье вытеснило все прежнее из его жизни. Правда, он по-прежнему, был не слишком в курсе ее дел. Нет, теперь он знал - у нее сын, и живут они с матерью и братом, коему, как она объяснила, и пренадлежал тот самый мужской голос, а с мужем они в разводе, но причин их развода, правда не касалась, лишь подчеркнула, что инициатором разрыва выступала та сторона.
Они теперь вместе. Они оба независимые, свободные натуры, они оба так тонко чувствуют, они будут путешествовать вместе - он ей покажет мир, впрочем, она уже там бывала, ну да ничего, одно дело одна, а другое - с ним, она увидит мир его глазами, и это будет их совместное счастье. Ему снова захотелось работать, он уже представлял, как они после трудовых будней срываются вместе в любом направлении, например, в Ленинград, да, да, именно туда, в Царское село, к дубам. Они будут бродить среди высоких красивых деревьев, целоваться, говорить обо всем, и снова целоваться. Она прекрасна, в ней есть все - она никогда ему не надоест. Вобщем, Соломахин был на седьмом небе.
Однажды утром в его рабочем кабинете раздался звонок.
-Владимир Дмитриевич Соломахин? - скурпулюзно поинтересовался мужской голос.
-Да, он самый, - Владимир Дмитриевич был с утра в приподнятом настроении и слегка подтрунивал.
Так, обычно, ему звонили из каких-нибудь редакций, в надежде получить залежавшуюся рецензию или очередную статейку о сногшибательных открытиях, и он, обычно, отлынивал, но сегодня у него было отличное настроение.
-Моя фамилия Ефимов... - на том конце устроили паузу, будто столь скучное буквосочетание могло быть поводом для раздумий.
-Очень рад. - Соломахин приглашал гостя не стесняться.
-Иван Ефимов... - уточнили и сделали паузу.
-Значит, Иван, очень рад, - снова приободрил Соломахин незадачливого абонента, - Вы из газеты?
-Да, - спохватились, чуть дрогнувшим голосом. - Из "Вечерней Москвы", - Вы не могли бы дать нам интервью?
-О чем же?
-Вы недавно из Италии, вы могли бы рассказать читателям о вашей командировке, о русских за границей, ведь вы там встречались с нашими соотечественниками, утечка мозгов - это сейчас актуально...
-Откуда вы знаете, что я был недавно в Италии? - насторожился Владимир Дмитриевич.
-Такая уж у нас журналистов работа - все знать.
-А все-таки, - настаивал Соломахин
-Это журналисткая тайна, - с некоторым жеманством пошутил неизвестный Иван Ефимов, - Мы могли бы встретится с вами?
-Вряд ли, я очень занят, - желая покончить с таинственным абонентом, Соломахин круто взял курс на отказ. Да и какие интервью, когда на работе дел по-уши, а вечерами он встречается с Ксенией.
-А вечером, сегодня, - подсказали с загадочной интонацией.
Владимир Дмитриевич теперь стал выходить из себя. Ему не нравилась излишняя осведомленность журналиста.
-Вечером у меня деловая встреча.
-С Ксенией? - будничным голосм подсказал человек из газеты.
Вдруг Соломахина осенило:
-Так это ты , литератор, ах ты, графоман, ну-ка, разожми нос.
-Нет, я не то, хотя, возможно... - вдруг голос переменился, - В самом деле, чего тут темнить, лучше сразу начистоту. Я - муж Ксении.
Нечего и говорить, какая наступила тишина на обоих концах провода. Я сам не люблю таких пауз, ни в книгах, ни в жизни. Очень мне неудобно бывает в такие минуты. Что там происходило на Ефимовском конце я не знаю, но здесь, в кабинете Владимира Дмитриевича... Господи ты мой, какой муж, откуда, зачем? Впрочем, вот он , тот самый простуженный голос брата, ну конечно, как он не узнал сразу? Да ведь они разговаривали столько раз, а он не узнал. Черт, но почему вдруг муж, зачем сейчас, в минуту счастья такое явление?
-Разве она не говорила вам обо мне? - искренне, как-то по-детски, удивились на том конце, - Теперь понятно, вы и не знаете моей фамилии. Ну, конечно, она так это... Ефимов замолчал.
-Но ведь вы в разводе... - начал и осекся Соломахин.
-Формально - да, но по сути мы живем вместе... - голос его съехал совсем, - ...нам нужно встретиься.
-Зачем, - будто в пустоту, бухнул Соломахин.
-Я чувствую, нам это нужно обоим, вы ее любите?
-Да, - коротко ответил Владимир Дмитриевич.
-Я так и знал, - вскрикнули на том конце.
Соломахин молчал, не желая больше продолжать ненужный разговор. Что теперь еще, раз самое главное сказано? Впрочем, почему же этот Ефимов в курсе, недоумевал Владимир Дмитриевич, и Италия, и сегодняшнее свидание, как это все свести? Черт, ему вдруг до смерти захотелось увидеть Ксению. Она должна знать, откуда такая осведомленность, и откуда вообще появился этот муж. Судя по голосу - размазня. Последняя мысль даже успокоила его на мгновение, но все остальное нактывалось, как лавина. Ее нарастающий грохот уже заложил ему уши, и он, кажется, оглох.
-Але! Вы слышете меня? - переспрашивал Ефимов.
-Да, да, я слушаю - стараясь не выдать своего состояния, опомнился Соломахин.
-Я сейчас болен, у меня осложнение, и я могу следить за вами только по телефону. Да я все время звоню домой и знаю, что каждый вечер она с вами. Скажите ... - голос Ефимова дрогнул, - Вы были близки?
Соломахин молчал застигнутый врасплох откровенным вопросом. Болен? Звонит? Значит не дома? То-есть, как болен, чем? Впрочем, какая разница, и причем тут, "близки" - неслось в голове Владимира Дмитриевича.
-Ответьте же, - молили его с того конца, - Нет? Да? Вы просто встречаетесь?
-Какая разница, - увертывался Соломахин.
-Однажды, я следил за вами из кустов. Да, возле дома. Вы приехали и она долго не выходила из машины. Минут десять, а мне показалось - вечность. Почему так долго, скажите?!
Соломахин молчал.
-Не хотите отвечать... - Ефимов, кажется, обрадовался неопределенности, - Нам нужно встретиться, приезжайте ко мне в больницу, да и не говорите ничего Ксении, поклянитесь, что ничего не скажете, иначе, она не простит.
Господи, на что он еще надеется, как-то зло прошептал про себя Соломахин.
-Да, я приеду.
-Не говорите ей ничего.
-Хорошо. - пообещал Соломахин и, выслушав адрес, положил, не прощаясь, трубку.
Да, господа-товарищи, вот такие обстоятельства. Соломахин посмотрел на часы, был уже обед, и сейчас она поехала устраиваться на очередную работу. Следовательно, все откладывается до вечера. Да, да, до вечера, они встретятся, и все выяснится, а сейчас надо ехать, с этим нужно сразу покончить. Ох-хо-хо, опять муж, как некстати. Только он выбрался из одного запутанного клубка, и - натебе. Стареем, ядовито прошептал Соломакхин, перешел к замужним женщинам. Да нет, не то, на этот раз все не так, теперь он любит, и она любит его, но зачем она лгала? Кому? Ему или мужу? Да, надо ехать к мужу, сейчас, сию же минуту, нельзя отказать больному человеку. Нельзя, шептал Соломахин, с ужасом обнаруживая, что впервые со дня их нового знакомства будет вынужден что-то скрывать от нее. Ведь в этом все дело, здесь основной пункт, главный принцип его перерождения - никакой лжи! Но как-же эта Италия? Неужели, она ему обо всем рассказывает? Но тогда это уже получается настоящий клубок семейных уз и позорный треугольник! Да нет, не может быть, она сама не переносит малейшей двусмысленности. А он, муж?! Звонит, шпионит, подслушивает. Какое зловонное мелкое болото, как можно до такого опуститься? Вы были близки, - коверкая голос мужа, ядовито обезъяничал Соломахин. Да что же он - муж жены, отец семейства? Жена пропадает, бог знает, где и с кем, а он еще на что-то надеется. Да я бы и секунды не вытерпел такого унижения, господи помилуй, спаси и сохрани, да ведь это первый признак! Да хоть бы мы и просто встречались, из любви к чистому искусству, да на что же после этого надеятся?!
Следует сказать, что в этом месте Владимир Дмитриевич был совершенно откровенен и ничуть не лгал себе, и я тому свидетель, и хотя и редко, но если кто и допускал вольности с ним, то в ту же роковую минуту вычеркивался из списков, исчезал из его жизни. Нет, совсем не демократ был Владимр Дмитриевич, в узком семейном смысле. Уж, поверьте мне, уж очень они любили себя и высоко ставили. Жизнь коротка, гордо заявлял Владимир Дмитриевич в таких случаях, нет времени тратить на пустых людей. А пустыми он считал всех тех, кто не имел к нему интереса. Конечно, в первую голову, это касалось женщин.
Было еще одно обстоятельство, сопровождавшее Соломахина в скорбное путешествие. Во-первых, все-таки ему было приятно, что в данной ситуации он выглядит победителем, и на фоне жалостливого, безвольного голоса куда-как, выглядит орлом. О нет, ни при каких обстоятельствах он не будет обсуждать Ксению, но, все-таки, он едет к больному человеку отдать последний долг и всяческие сочувствия. О, да, именно сочувствия, именно с его стороны, ведь ему тоже жалко может быть.
В больницу он вошел преувеличенно бодрым шагом, подобно тому, как вступал в ту доисторическую рощу на берегу Адриатичексого моря. В дверях протиснулся мимо высокого молодого человека, едва коснувшись плечом, тут же извинившись, прошел к дежурному окошку. На вопрос о Ефимове худенькая медсестра сначала позвонила в палату, там долго не отвечали - видно искали, потом положила трубку и высуналась в окошко.
-Ай-яй-яй, - вскрикнула сестра и выбежала из дежурки к молодому человеку в дверях.
Теперь и Соломахин заметил, что парень стоит как-то бочком, слегка опираясь на кресло-каталку.
-Что же вы встали, вам ведь нельзя.
Парень уже не стоял, а медленно сползал по стене мимо кресла. Соломахин тоже подбежал к больному и вовремя подправил падение прямо в кресло. Глаза у молодого человека прикрылись, как у механической куклы, а ноги подскочили вверх и после безвольно упали на подножку. Было что-то жалкое и комическое в этой опавшей фигуре.
-Он и есть ваш Ефимов, - с укором сказала сестра. - Ну-ка, помогите.
Они вдвоем усадили больного поудобнее.
-В палату, в палату, причитала сестра, подталкивая каляску.
Соломахин деревянной походкой прошевствовал во след и помог уложить Ефимова.
-Ну уж, сидите теперь, я за врачом схожу, - почти приказала сестра и исчезла.
Ефимов недвижимо лежал, уронив голову на согнутую пополам подушку, а из растегнутой пижамы вывалился металический крестик. Соломахин осмотрелся. На тумбочке, рядышком со склянками, лежала раскрытая Библия, последнего кооперативного издания.
-Да прилепится жена к мужу, - прочел Владимир Дмитриевич на замусоленной странице.
Вскоре появился доктор, сделал пациенту укол, и когда тот пришел в себя, Соломахину разрешили немного пообщаться с больным.
Ефимов, казалось, сразу признал гостя, и едва они остались вдвоем сказал:
-Я немного не в форме, - он пристально осмотрел Владимира Дмитриевича и добавил, - Вы немолоды и ниже меня ростом, странно, что она в вас нашла... - потом, не дождавшись реакции взглянул на Библию, - Я теперь верю только в Бога.
Соломахин продолжал молчать, не зная, как ему реагировать.
-Скажите прежде всего, между вами было что-то?
-Что-то было... - невпопад бухнул Соломахин и осекся...
-Вы были близки? - настаивал Ефиомов.
Господи, да разве в этом дело, подумал Соломахин. Вот каталка, капельница, палата, вот это дело, да при чем тут все остальное?
-Не хотите говорить? Жалееете? - Ефимов еще подождал минутку, и уже не расчитывая на ответ, продолжил, - Ладно, будем считать, что не были, будем так предполагать, потому что иначе, впрочем, все равно, скажу. Мне нужно было вас увидеть живьем, я не понимаю, почему она так сделала? Т.е. , конечно, у вас общие темы, общая альма-матерь, но если так, что же, приходите к нам в гости... мы можем дружить семьями... Я говорю вздор? Но почему нет? Если вам нужно общаться, если, как она выражается, у вас есть чему научиться, и вы ей можете много дать, я не против, я слишком ее люблю, и я готов ради нее... слышите, - в его голосе послышалась угроза, впрочем, довольно жалкая, - я ее просто так не уступлю!
Соломахин молчал.
-Что же произошло? Я помню, три года назад вы появились, она мне все рассказывала, но потом исчезли, и я думал все кончилось, все прошло, что же теперь? Да, я знаю, она многим нравиться, и я ничего против не имею, ведь ей красоты не занимать, я даже, наоборот, стараяюсь всегда сблизиться в этом случае, вот и с вами, я как поговорил, сразу понял, что мы могли бы и дружить, вы так интересно рассуждаете. Она мне рассказывала про дерево и про рыбу, здесь какая-то притча, впрочем, не вполне ясная, но все занятно, хотите мы будем дружить?
-Нет уж, увольте, - вырвалось у Соломахина, огорошенного такой осведомленностью.
-Да подожите, не отказывайте, я ведь тоже могу понимать. Вот это ваше дерево, например, ведь это же, на самом деле, не дерево вовсе, это так вам было подано, а на самом деле, это попытка оправдаться...
-То есть? - заинтересовался Соломахин.
-Ведь этот доисторический лес, это мораль жизни, и что теперь выходит - то гигантское дерево? Ведь оно одно, как бы совершенно за пределами добра и зла. Вам кажется, что есть еще нечто, кроме Бога, кроме морали, и вы живете с этим потусторонним законом, и оправдываетесь им же. Ведь если бы был просто доисторический лес, то ваш сон только подтверждал бы незыблемость принципов Бога, но вот эта пустота, это пространство, освобожденное от морали, не кажется ли вам , что ею все можно оправдать? - Ефимов подождал, оценивая произведенное впечатление, -Вот видите, вам уже интересно, не скрывайте.
-Да, занятно, - Согласился Владимир Дмитриевич, но тут же отрезал, - Впрочем, я не придаю значения снам.
-Вы уже уходите? - испугался Ефимов, замечая что Соломахин приподнялся со стула. - Постойте, подождите, я вам расскажу. Да, мы в разводе, но это условно, так было удобно, но по существу была лишь размолвка, ведь у нас теперь все наладилось, впрочем, не до конца, - он прервался, пытаясь подискать верные слова, - Ведь вы ее не знаете, ведь она никогда до конца ничего не скажет, хотя нет, наоборот она мне все рассказывает, про то как вы в театры ходили, и что это просто для интереса и искусства, а так ведь она всегда возвращалась ко мне, ну да, она так и говорила, что более ничего между вами и невозможно, мол, я зря беспокоюсь, и была так ласкова со мной...
В этом месте Соломахину совсем стало неуютно. Ну уж, выслушивать такое, это слишком, да в своем ли он уме?
А больной, казалось, уже ничего не замечал.
-Да ведь еще две недели назад у нас были такие страстные минутки, ведь она в постели - соврешенное чудо, и так страстно отдавалась мне, и приговаривала: все сливки тебе, мой милый! Да, так и заявляла про сливки!
Потемнело в глазах Владимра Дмитриевича от этих слов.
-Вас удивляет моя манера, что я так откровенно? - Ефимов понимающе посмотрел на посетителя, - Что же, можете рассказать своему другу литератору, пусть вставит в роман...
Соломахин окаменел, боясь выдать свое состояние.
-Так вы что же думали, все это время она была сама по-себе? Ах, ну-да, ведь она скрывала, она вас обманывала, видите Владимир Дмитриевич, куда вы влезли. Откажитесь, откажитесь от нее, ну, в самом деле, зачем вам, далеко уже не молодому человеку, в вашем положении, ведь у вас все есть, зачем вам такие нервы и горе? Ведь это же непрерывная жизнь на вулкане, я-то за семь лет привык, да и то, смотрите, смотрите на меня, вы думаете, эта болезнь - проостуда? грипп? ОРЗ? Врачи полгода разбираются, понять не могут, а теперь вот ноги стали отниматься...
Ефимов постучал себя по коленке.
-Но я выкарабкаюсь, обязательно, лишь бы она меня не бросила, вы же видите у нас сейчас такой сложный период, а с ней бывает - она часто увлекается. Но ведь проходило раньше, и теперь пройдет, вы только в сторонку отойдите, хоть на время, не мешайте нам спокойно разобраться. Откажитесь от нее!
Соломахин опять молчал.
-Неужели она вам так нужна?
-Нужна, - мрачно выдавил Соломахин, погружаясь в невеселые мысли.
-Неужели вы надеетесь, что она вас любит? Она вам это говорила? Нет? Правда, и мне не говорила, только в минутки экстаза, а так - нет. Но не думайте, она никого не любит, она и вас обманет, вот посмотрите, она вас бросит! Вы, поди, и не в курсе ее заграничных дел. Вы спросите у нее про писмьмо из Франции, да, да, наверняка, об этом она умолчала, уверен, ведь там ее ждет человек, Жаном называется, он ей письмо прислал, приглашает на учебу в Страссбург, и, помяните мое слово, поедет, на все наплюет и поедет.
Но как же в этом случае вы собираетесь с ней жить? - не выдержал Соломахин.
- Наконец-то! - с облегчением воскликнул Ефимов, - Да ведь никакого другого случая кроме, как вы выразились, этого и не предусматривается. Ведь она просто увлечена, да к тому же ей нужно как-то скоротать время до отъезда, а у вас машина, ведь это удобно, в конце концов, а она всегда выбирает, где удобнее. Ну позовет Жан, и фюить, только и видели ее розовые пяточки на горизонте, уверяю. Да разве не достаточно моего примера? Я-то уже человек конченный, мне уж куда теперь, да и сын у нас общий. Понимате? Я на все согласен, только чтобы быть при ней...
Соломахин снова приподнялся со стула.
- А развод, ведь там целая история, - незамечая, продолжал Ефимов, - Ведь она сама настояла, когда спуталась во Франции с Жаном, черт, смешно получается, - Ефимов жалко усмехнулся, - ведь по-французски он, как и я, Иваном зовется, вот смешно. Ведь он сущий арап, он ее мучил ревностью, а я приехал туда и спас ее.
Тут Соломахин впомнил ее французские рассказы и золотые дареные часики. Его передернуло теперь, и он решил поскорее покончить с этим кошмаром.
-Подождите, дайте слово не рассказывать ей о нашей встрече.
Соломахин пожал плечами, мол, какие тут могут быть сомнения.
-И пока, пока я не выкарабкаюсь - не встречайтесь с ней. Ведь я связан по рукам и ногам, и мы - не в равных условиях.
-Это может решить только она сама, - еще мрачнее ответил Соломахин.
-А то звоните мне, ей-Богу мы сойдемся с вами, ей-Богу, я же оценил, как вы сразу ко мне в больницу, ведь это же элементарно, Владимир Дмитриевич, ведь вы, первый мой посетитель. Неужели, не придете больше? - уже в спину уходящему гостю кричал больной, - Пустым объемом спасаться будете, да не спасетесь, вот тогда и приходите...
-Прощайте и выздоравливайте, - не выдержал Соломахин и вышел вон.
Болото, болото, хлюпало в голове Владимира Дмитриевича, ах, какая комбинация, просто дух захватывает. Все эти мелкие подробности угольками перекатывались где-то под ребрами. Но что-то кроме уязвленного самолюбия, кроме жалости и отвращения, кроме острой щемящей тоски по потерянному безоблачному счастью, было еще что-то - неясное, неопределенное, даже не чувство, а какой-то дух, дух больничной палаты, какое-то скрепящее колесным переливом состояние безысходности, бессилия, катящегося под уклон сознания. Чем-то веяло, и не от слов, не от жалостливо-требовательного тона, но странного, неестественного, почти фантастического превращения, происходившего с некогда здоровым молодым человеком. И по сравнению с этим превращением, телефонная слежка и смакование интимных подробностей выглядели вовсе не стыдными. Да, Соломахин вдруг с удивлением еще не оправдал, но уже допустил возможными эти низкие действия. Именно это раздражало все сильнеее и сильнее. Почему он сочувствовал не горю, а самоунижению, почему он признавал такое возможным, хотя бы и для другого человека? Вот такое необычное открытие сделал Владимир Дмитриевич этим холодным январским днем.