Когда Соломахин мчался на очередное свидание, в его мозгу поселился француз Жан и ее французские рассказы, и все они как-то не противоречили существованию доброго отзывчевого гида. Но почему она ни словом не обмолвилась о письме? Может быть, там уже все оборвалось, да и когда это было, ведь это все было еще до него, а теперь, теперь - совсем не важно. Да, конечно, то было в далеком, неудачном прошлом, когда она еще никого не любила, а сейчас все уже изменилась, она, наконец, любит. А остальное, пусть даже и ложь, но ведь когда не любишь... да, господи, все выяснится прямо сегодня же.
В последнюю неделю она разрешала ему подъезжать прямо к парадному, и даже не уворачивалась от приветственного поцелуя. Неужели, это результат вынужденного отстутствия благоверного?
Вдруг машину резко повело влево. Пока он ставил запаску, пока искал где бы вымыть руки, прошло полчаса, и у подъезда дома его уже никто не ждал. Наверное, пошла домой, думал Владимир Дмитриевич, набирая номер телефона. Но там ему ответили, что Ксения минут двадцать, как ушла и не возвращалась.
Полное прояснение истины отодвигалось на неопределенное время. Он постоял еще, разглядывая сквозь железные прутья ограды, припорошенные старые деревья. Может быть, под напором нахлынувших новостей он перепутал место встречи. Да нет, ведь она теперь его не стеснялась, а , впрочем... Он захлопнул дверку остывающей машины и пошел на бульвар пешком. Так надежнее, бормотал он про себя, если мы разминемся, она увидит автомобиль и подождет, а если не разминемся, то он, наконец, узнает все остальное.
Он обошел вокруг, так и не замерзших этой слякотной зимой, прудов, обнюхивая, как пес, каждое из их мест - ее не было. Господи, неужели нельзя было подождать, справедливо начинал выходить из себя Владимир Дмитриевич, ну холодно, пойди домой, погрейся, но, в конце концов, разве двадцать минут - это время? Он ждал годы.
Вернувшись обратно к машине и не обнароужив ее и там, он снова позвонил - безрезультатно. Правда, ему сказали теперь, что перед уходом ей позвонили, и она предупредила, что вернется после одннадцати. Нет, она и до этого опаздывала, но раньше он не злился, теперь же, в свете новых фактов, которым, впрочем, он несклонен безоговорочно доверять, в свете слов больного брошенного человека, все как-то выходило не так. Он простоял два часа, изредка прогревая уже подмерзавший букетик роз, и готов был стоять еще два, но она, наконец, появилась. Господи, обрадовалось уже разуверившееся сердце. Он выскочил навстречу и они обнялись.
-Ты так долго меня ждал, - сказала она между поцелуями.
-Вечность.
-Я тоже ужасно соскучилась, но никак не могла прийти раньше, но и ты опоздал, а у меня возникло срочное дело.
-А что за дело? - как бы между прочим, поинтресовался Соломахин.
-Да пока ничего определенного. Мне предлагают работу.
-Где?
-Во французском посольстве, - проговорила, как бы вскользь, Ксения и уткнулась в цветы, - Ты каждый день даришь мне цветы, это так дорого сейчас.
-Я так хочу.
Они поцеловались.
-Ну поехали, поехали, - поторопила она, - Я замерзла.
-Так что за работа, - как бы сосредоточившись на дороге, спросил Соломахин.
-Что-то с бумагами, не очень интересно, но платят в долларах.
-Угу, - благожелательно удивился Соломахин, - Как тебе удалось?
-Ничего особенного - просто старые знакомые меня порекомендовали.
-Угу, - проглотил Владимир Дмитриевич и замолк.
-Куда мы сегодня пойдем? В театр поздно, может быть, посидим где нибудь?
-Давай. - быстро согласился Соломахин и, помявшись немного, спросил, - Скажи, ты знала, что я буду тебя ждать у дома?
-Да, - она засмеялась и обняла его, - Ведь ты любишь меня.
-Да, а ты?
-Мне с тобой так хорошо, - искренне призналась она, уже разглядывая проплывающую мимо Москву.
В каком-то случайном кафе на Садовом они заказали себе кофе, и Соломахин, предварительно сделав каменное лицо, решил приступить к прояснению истины:
-Я давно хотел тебя спросить, неужели, он тебя вот так, ни с того ни с сего, бросил?
-Кто он?
-Муж.
-Нет у меня мужа.
-Ну, бывший муж, - податливо уточнил Владимир Дмитриевич.
-Там все было сложно, но, в общем, примерно так.
Она перестала улыбаться.
-Почему же вы живете вместе? - нетерпящим опровержения тоном, выдал Соломахин, особенно пристально вглядываясь в ее глаза. Она сконфузилась и потупила очи. Впрочем, как раз подошел официант и неуклюже задел ее спинку стула.
-С чего ты взял? - невинным голосом воскликнула Ксения, вернувшись в прежнее состояние.
-Нетрудно догадаться. Во-первых, эти разные мужские голоса по телефону, не может же твой брат и болеть и выздоравливать каждые полчаса, да и ты никогда не остаешься со мной до утра, а всегда возвращаешься домой.
-Хочешь, я могу сегодня с тобой остаться, - предложил Ксения.
-Естественно, теперь - можешь. Ведь последнюю неделю его нет дома. Это же очевидно по-тому, как ты перестала бояться встречаться рядом с домом.
-Хм... - она усмехнулась какой-то новой для Соломахина улыбкой, - Тебя нелегко обманывать. А, все-таки, с чего это ты про мужа вспомнил?
-У меня сегодня было много времени для размышлений, вот и набрел на такую благодатную тему. В конце концов, я не хочу чтобы между нами было хоть что-то, в чем мы не можем признаться друг-другу.
-Ничего и нет, милый, ну ты прав, он жил с нами до последнего времени, потому что больше и негде ему жить, т.е. как бы проживал в коммуналке. Сам по себе и, к тому же, у него своя жизнь, вот только сейчас прихворал немного, я даже , по-дружески, завтра поеду к нему в больницу, проведаю.
-Я не могу жить втроем, - мрачно изрек Соломахин.
-Я тоже.
Ксения попыталась взять его за руку, но он отодвинулся,
-Чем же он болен, что-нибудь серьезное? - изобразил отстраненное сочувствие Владимир Дмитриевич.
Она в сердцах махнула рукой, продолжая разглядывать черное окно.
-Врачи ничего толком не говорят...
-Когда он заболел?
-Да вот, осенью, простыл...
-Или летом, когда ты была во Франции?
-Или летом...
-Н-да, непонятно, ты уехала во Францию, а он тебя бросил.
-Ну, господи, - она уже начала выходить из себя, - Просто мы так решили.
-Да, да, - необращая внимания на ее слова, Соломахин прешел на шепот, - Ксения, но если он тебя любит и серьезно болен, и, не дай бог, что случиться, а мы с тобой, как ни в чем не бывало, встречаемся...
-Случиться все может в жизни, например, кирпич на голову с крыши свалиться может, всего не предусмотришь...
-Как кирпич? - Соломахин стал терять под ногами почву, - Да ведь если с ним, что случиться из-за нас, это разве кирпич?
-Да, кирпич, да пойми - всего не рассчитаешь, я тоже незастрахована, и ты, так давай не будем усложнять все, пока мы вместе и нам хорошо.
-Что значит пока? - громко спросил Соломахин, привлекая внимание посетителей кафе. - Ты меня рассматриваешь как временное явление?
-Господи, да разве ж есть что-то вечное?
-Не знаю, но жить с таким чувством нельзя!
-Увы, одно дело наши желания, а другое жизнь... - она, не находя слов, замолчала, а после предложила, - Но если тебя так мучает его болезнь, то, может быть, нам расстаться?
Это ее холодное "расстаться" больно обожгло Соломахина. Как просто она произносит то, чего он Владимр Дмитриевич и в мыслях представить не смеет. Ведь он жить без нее не может, а она так легко рассматривает варианты. Да ведь и чего другого ожидать, если кирпич!
-Поедем отсюда - кофе отвратительный, - предложила Ксения.
В машине она уже оттаяла, прижалась к нему и прошептала:
-Не мучай меня сегодня больше, не надо, ведь мы были так счастливы, ты же сам говорил, что лучше - не бывает.
-Именно поэтому...
-Ну что уж тут поделать, ну так все не гладко, ну будет небольшая горчинка.
Эта горчинка несколько покоробила Владимира Дмитриевича, но он уже и сам был не в силах продолжать затянувшийся допрос, и, в предчувствии, физической близости отвечал взаимностью. Он устал этим суматошеным днем и гнал теперь прочь непрятные, тревожные мотивы. Потом они предавались любви на чужой квартире, и поздно ночью он отвез ее домой.
Я еще потому так хорошо запомнил настроение Соломахина в тот день, что ночью он-таки добрел до меня. А я некстати поделился с ним своим новым сюжетом. Так бывало и раньше, я ему расскажу что-либо из задуманного и послежу за его реакцией, мол, если он зевает только, то и браться не стоит, но уж если он слушает хотя бы, то можно смело браться за работу. Правда, честно признаюсь, последнее не часто бывало, да и я как-то не очень распложен рассказывать свои задумки хотя бы и самому близкому человеку, ведь я люблю писать, стараясь не изобразить, а самому узнать, что же там происходит. Но тут, какой-то черт дернул меня рассказать, ведь и сюжетец был сокровенный, и я уж давно его приглядел и решил прежде ни с кем не делиться, а тут вот выложил, да еще и с такими последствиями.
-Ты, - говорю ему, - Поужинай пока, приди в себя, а я тебе историю одну хочу рассказать, и даже не историю, а только одну больную фантазию.
Он как-то уткнулся в тарелку в начале, но после есть перестал, закурил и слушал меня со всевозрастающим вниманием. Я же не обратил внимания, потому что волновался и за будущую повесть, и более того, за нечаянную откровенность.
-Представь себе, - начал я, - в некотором времени, одного умного человека, ни плохого, ни хорошего, вполне преуспевающего, но все-таки несчастного, пребывающего в некотором промежуточном состоянии, которое часто посещает, так называемых, падших ангелов, когда они, уже совершенно все испытавши, теряют всякие жизненные стимулы, но в тоже время, заметь, в глубине души, верят в окончание своей ипохондрии и, наверняка, ждут еще от жизни некоего подарка. Причем, заметь, это человек все-таки - не животное, именно жаждет не чистого удовольствия , в виде обнаженной натуры и сопутствующих округлостей, а, именно, - желают попутного завоевания красот эфемерных, т.е. обязательного ответного подарка в виде преданной души и тоскующего чувства.
Я специально выбрал такую манеру рассказа, т.к. стеснялся.
-В то же время, каким-то чудом, этот наш падший ангел, действительно сохранил в себе почти ангельскую непосредственность в отношении прекрасной половины, в особенности той ее части, в коей находил какие-либо преимущества. И вот однажды, средь шумного бала, он, потерянный и меланхоличный, встречает существо такой красоты душевной и физической, что совершенно с ним происходит столбняк. Т.е. такая безупречная красота, в сочетании с душевной мягкостью и добротой, и тонким, к тому же, чувствительным сознанием, какие только и могут лишь однажды встретиться в жизни отдельного человека. Он, опытный жук, понимает, что перед ним чистое золото, какое вряд ли в будущем еще когда либо возникнет на его кратком жизненном пути, и, следовательно, весь смысл и успех его жизни теперь возможны только в случае обладания таким сокровищем.
Здесь Соломахин встал из-за стола, и плотно прикрыл кухонную дверь. Неужели, мелькнуло у меня, - он стесняется, что бы кто-нибудь стал свидетелем моего сюжета? Ну да я продолжал далее.
-И я уверяю тебя, Владимир Дмитриевич, поскольку он свою жизнь поставил на карту этой женщины, то мимо нее теперь пройти - полная погибель. Но вот что дальше выясняется. Проследивши ее маршрут, он вдруг обнаруживает на своем пути непреодолимое препятствие...
-Какие же препятсвия у такого повесы, - с преувеличенной иронией поинтересовался Соломахин.
-В этом-то и заключается больной случай. Оказывается, она замужем, да не просто так, вообще, за молодым да глупым или старым и дряхлым, а муж у нее полунеподвижный калека, способный передвигаться, разве, что в специальной каляске.
Соломахин вначале вздрогнул, что я тут же приписал хитроумию сюжета, но после взял себя в руки и отрезал:
-Мелодрама примитивная, и выглядит надуманно.
Я обиделся. Ведь он перечеркинвал мой сокровенный сюжет, а кроме того, унижал меня еще тем, что допускал, будто я в своем литераторском рвении мог бы опуститься до мелодрамы.
-Ты не дослушал, а судишь, ведь главный вопрос, что же далее предпримет наш герой?
Соломахин с отвращением отодвинул тарелку, закурил и встал теперь к окну.
-А верит ли он в Бога, твой герой? - теперь совершенно спокойно спросил Владимир Дмитриевич, не поворачиваясь от черного окна.
-Да не знаю, думаю что сомневается, но какая-то начальная совесть у него есть.
-Совесть, - Как-то странно усмехнулся Соломахин, - Ну если совесть, то откажется, а если с Богом - вкусит.
-Парадокс! Да ты смеешься, неужели такой сюжет неинтересный?
-А нет никакого сюжета! - громко сказал Соломахин.
-То есть как это? - я еще раз обиделся.
-Вот так, сюжета нет, потому что тупик, дорогой мой литератор, ведь ты хочешь быть добреньким.
-Как это?! - я не ожидал такого поворота.
-Да ты загляни в себя, сам-то ты, отказался или нет?
-Отказался, - откровенно признался я и посмотрел через черное окно, в глаза Соломахина.
-Ну вот, и нет никакой повести, дорогой мой литератор, ведь ты себя изобразить хочешь, а себя не получится, ведь ты постеснялся бы на нее лапы-то наложить, да мало того, еще бы потом своей жалостью гордился, успокаивался во всякую трудную минутку.
Стало мне тогда не по-себе, дорогие господа-товарищи. Откуда этот крик души и юношеский надрыв? Так, недоумевая, я уснул, а под утро он снова пришел ко мне, разбудил руками, и когда я пришел в себя, предложил:
-Хочешь я тебе спасу сюжет?
Спросонья я согласился,и он мне рассказал свой вариант, участником которого стал и я.
Русские любят Францию, но не любят французов. В этом я еще раз убедился той беспокойной ночью.
В следующую неделю возникла какая-то пауза. Знаю, что Владимир Дмитриевич в течении ее ни разу не встречался с Ксенией. Кажется, они решили попридержать стремительный напор их совместного счастья, пока не прояснится диагноз Ефимова. Кроме того, обоих захлестнули трудовые заботы. Ксения обживалась на новом месте, а Соломахин занялся разгребанием накопившихся дел. Впрочем, он ни на одну свободную минуту не переставал думать о ней, о их новом положении. Особенно тяжело было переносить вечера, которые он уже привык проводить с нею вместе, и теперь просто валялся на диване, замкнувшись в своей комнате, и постоянно курил. Со мной почти не разговаривал. Правда, теперь она ему иногда звонила с работы, но ему свой рабочий телефон не доверила, сославшись на смециальное предупреждение.
К концу недели немного посветлело на душе. Она сама ему позвонила, сама просила о встрече и даже успокоила новой вестью из больницы - мол оснований для беспкойства не имееется.
Он еще ее такой никогда не видел: истосковавшейся, любящей, нежной.
-Мне так тяжело без тебя, мой любимый.
И слепой бы видел, что это - истинная правда. Прошлое, прервавшееся на неделю их счастье, вновь вернулось. Целый день они были вместе, не выпуская друг друга из объятий. В эти минутки ему казалось - они специально созданы друг для друга, и что она до самых кончиков ногтей пренадлежит ему. Он забыл обо всем, о прошлых несчастных днях, о ее разговорчивости, о бедном больном, о французе, воспринимая все это как явление доисторического времени. Да и в самом деле, доказывал сам себе Владимир Дмитриевич, ведь все это было до первой их январской ночи.
Теперь она уже звонила ему каждый день, и они хотя бы на часок, но встречались. Соломахин с радостью соглашался на любой повод встретиться.
Однажды, перед одним важным мероприятием, она позвонила ему на работу и попросила помочь ей кое-что перевезьти. Он, позыбыв предупредить коллег, сорвался и, заехав на цветочный базар, через пол-часа был уже у ее порога.
Обычно она всегда задерживалась, но тут появилась вовремя, с тяжелым черным чемоданчиком.
-Он что, золотой? - пошутил Владимр Дмитриевич, кряхтя от натуги.
-Нет, увы, - она, как-то дежурно, поцеловала его и, не заметив цветов, пояснила, - Это просто старая печатная машинка.
-Ну что же, куда изволите? - спросил Соломахин.
Она назвала примерное место, и Соломахин присвистнул, удивившись тому, как тесен бывает наш мир. На подъезде, когда Ксения стала просто указывать повотроты, Соломахин стал играть в игру, про себя предугадывая следующий поворот и совсем не радуясь своей прозорливости. Они остановились у соседнего с больницей здания, со множеством вывесок какиих то свежеиспеченных контор, и Ксения, приняв ношу и отказавшись наотрез от помощи, только пообещала:
-Я быстро, мне только отнести и - назад.
Сгибаясь под тяжестью, она прошла мимо ближнего здания и скрылась в больничных воротах. Владимир Дмитриевич ожесточенно выстрелил догоревшей сигаретой и тут же закурил новую. Какими бесконечно долгими показались ему эти полчаса, предшевствовавшие ее появлению, в слезившихся уже от дыма глазах Соломахина.
-Все в порядке, поехали, - она радостно запрыгнула в машину и нежно прижалась к нему. Владимир Дмитриевич окаменел.
-Да что ты? - тормоша его за плечи, удивилась Кснния, - Замерз?
-Да, холодновато как-то, мрачно сказал Соломахин и, вопреки ее ожиданию, не разворачиваясь подъехал прямо в ворота больницы.
-Странная контора.
Ксения отодвинулась и молчала. Через открытые настеж ворота были видны окна Ефимовской палаты. Ему даже померещилась в окне высокая покачивающаяся фигура, но он продолжать стоять. Ксения занервничала, приговаривая свое любимое "ну поехали, поехали...".
-Не здесь ли лежит твой бывший муж? - как то жестко спросил Соломахин.
-Ну, да, да! - не выдержала Ксения, - я тебе все расскажу, только давай отъедем.
-Угу, - Владимир Дмитриевич дал заднего ходу и, отъехав на квартал, снова остановился молча разглядывая грязную московскую зиму.
-Я не хотела тебя расстраивать, ну какая разница, ну если он просил... А как бы я ее дотащила? Что здесь такого?
-Нет, ничего, я даже рад помочь твоему мужу, - Соломахин скривился, изображая эту самую радость.
-Да почему мужу, глупый какой, мне! Причем тут муж, да и перестань называть его моим мужем.
-Хорошо, бывшему мужу. Следовательно, больной выздоравливает и понемногу возвращается на журналистское поприще?
-Да, ему лучше.
-Что же он решил роман писать?
-Нет, всего-то пятнадцать страничек напечатать, ну да я не знаю, что там, может и роман...
-Э постой, постой, - вцепился Соломахин, - что за пятнадцать страничек, откуда такая точность?
-Ой, не знаю, ты меня не слушай, видишь какая я измотанная работой, я ужасно устаю, и голова не соображает совершенно.
-Да, нет, ты точно знаешь, что он будет печатать, - настаивал Владимир Дмитриевич, заподозрив неладное.
-Господи, да ничего особенного.
-Нет уж, поведай извозчику, пожалуйста.
-Поехали, - она посмотерла на часы, - Мне скоро на работу.
-Я никуда не поеду, пока ты мне все не расскажешь. Ксения, мы же договорились, что между нами не будет никаких тайн, - последние слова Владимр Дмитриевич уже от растройства сказал с какой-то жалобной интонацией.
-Да, договорились, но здесь нет ничего особенного, просто это нужно мне, а не ему, ох не знаю, просто в посольстве один француз написал статью для "Независимой газеты", он написал на французском, а мне предложили перевести за хорошие денги, вот и все. Пятнадцать страниц и сто долларов, разве плохо?
-Так, - глубокомысленно сказал Соломахин еще ничего не понимая, - пятнадцать страниц за сто долларов - неплохо, ну и при чем здесь больница?
- Господи, ну Ефимов вызвался напечатать, и к тому же исправить стиль, ведь он профессионал - у него хороший стиль.
-Не понял,
-Что ты не понял?
-А я здесь при чем? - Соломахин направил вопрос холодной улице.
-Ты мне помог перевезти машинку.
-Да, перевез, а он тебе напечататет статью? - и, недожидаясь, подтверждений, продолжил разговор с московскими квараталами, - Он сам напросился помогать.
-Да?
-Но откуда такая осведомленность?
-Просто, я как-то заходила проведать, ну и о чем еще говорить, сам подумай... я и рассказала...
-И он с радостью вызвался помочь, бескорыстно....
-Да, естественно, что же тут такого?
-А он о нас знает что-нибудь?
-Да.
-Что да? Что мы близки?
-О, господи! - вскрикнула Ксения, закрыв лицо руками, - не мучай меня.
-Он знает, и при этом у вас такие дружеские отношения?
-Но просто, просто, - Ксения говорила через ладошки, - по старой памяти, мы можем же оставаться... оставаться друзьями.
-Но ведь это либо глупо, либо жестоко, что , впрочем, одно и тоже.
Ксения зарыдала.
-Да, да, я такая глупая женщина, я не думала... мне казалось...
-Для меня одно ясно, - сухо подвел черту Соломахин, - Он ничего о нас не знает, об истинном положении дел.
-А ты хочешь, что бы я ему, больному, все рассказала?
Соломахин, наконец, повернулся к ней лицом, и, раздвигая ладони, хрипя, потребовал:
-Да.
Видно было, что Владимир Дмитриевич был огорошен и не в себе.
-Ты сам не знаешь, что говооришь, сейчас никак нельзя, я не могу сейчас, дай мне время.
Он теперь увидел ее заплаканное лицо, покрасневшие глаза, мокрый хлюпающий нос, и ему стало безумно жаль ее.
-Прости, прости, - приговаривал он, подробно целуя в мокрые, соленные глаза, - Но ты должна забрать эту статью, у вас не должно быть общих дел, ведь я так не могу.
-Но как я теперь ее заберу? - Ксения целовала его в ответ, и говорила так, будто вполне согласна, но не знает, под каким предлогом, - ну да ладно, я пойду и что-нибудь придумаю. - шептала она, впрочем, совершенно не двигаясь.
Господи, что же я делаю, думал Соломахин, остро переживая ее состояние, все так сложно, в конце концов, бог с ней, с этой статьей, раз уж так, то пусть и будет, и, недожидаясь напоминания, тронул машину.