Конечно и сейчас было кое-что припрятано у Владимира Дмитриевича на самый черный день. Ведь был сентябрь, и снова им предстояло встретиться под сводами альма-матерь. Быть может, он и не надеялся на чудо, будто увидев его, она откажется от своих планов, и он сможет ее простить и вернуть все обратно.
Год прошел, а все вернулось на круги своя, да не на своя круги, а еще того хуже - жить без нее стало не выносимо. Впрочем, он уже устал об этом всем думать. Когда наступил тот день, Соломахин был, словно выжатый лимон. Со стороны все было заметно. Какая-то виноватая болезненная улыбка, мол, извиняюсь, подвел, простите любезно, однако - любовь. Словно битый пес, с содранной кожей и поджатым хвостом - мол кусайте меня, на здоровье - хуже уже не будет.
Когда же они встретились, там-же, в полумраке лестницы, он вдруг увидел, что и она - совершенная его копия. Да, едва они прикоснулись кончиками пальцев, как все поплыло под ногами, и они оказались в объятиях друг дрга.
-Я, я вся умерла внутри... - то и дело шептала Ксения, прижимаясь к нему и всхлипывая.
Он тоже плакал и без разбору целовал ее в ответ.
-Я не знала, что это бывает так больно.
-Да, - только и мог выдавить Владимир Дмитриевич.
В этот вечер он понял, что дальше все будет происходить на ее условиях. Еще месяц они будут встречаться и любить друг-друга, а после - она уедет. Ну и пусть, он готов теперь ко всему, все, что не случится тепеоь, казалось ему лучшим, чем эти прожитые без нее невыносимые дни. В конце концов, жизнь необратима, и этот месяц она дарит ему целиком, и это тоже кое-что значит, потому что прекрасное не может принадлежать только одному. Но и жить без него невыносимо.
Вся осень, вся Москва, весь мир - ничего не значили. Если она хочет быть с ним этот месяц, то, значит, так и положено ему судьбой, прожить на земле всего лишь еще один месяц. А там, он теперь был совершенно уверен, что полезет под диван и заведет будильник.
А пока, лишь бы побыть при ней. Он просто упивался каждой их совместной секундой, он почти не говорил, только неотрывно смотрел на нее, не ожидая ничего в ответ. Они снова встречались каждый день, и, по ее инициативе, шли или в театр, или в кино, или просто гуляли. Правда, именно с прогулками все обстояло не лучшим образом. Погода стояла отвратительная. Никак не кончалась серая летняя слякоть, а наоборот, добавилась исконная наша, осенняя дождливая жуть. Шла осень девяносто третьего года, от которой уже никто ничего хорошего не ждал.
В начале же октября, за неделю до отъезда, в одно утро, неожиданно наступило бабье лето. Появилось яркое солнышко, и пошла кружить по московским дворикам и бульварам золотая осень. Они с утра же созвонились и решили переиначить свидание на-пораньше, чтобы погулять еще при свете дня по бульварному кольцу, а вечером, пойти на запланированный еще неделю назад, спектакль, в театр "У Никитских Ворот". Он оставил машину напротив бывшего здания ТАСС и пошел на Тверской, где вскоре появилась и она.
-Посмотри, как здорово, - воскликнула она при встрече, благодарно принимая букет роз. - Это день подарен нам в награду за страдания. Видишь, чего мы могли лишиться в своей жизни? Ведь такое повториться не может.
- Да, - как часто теперь, односложно, соглашался Соломахин, глядя сквозь ее светящиеся волосы на горящие таким же веселым цветом деревья Тверского бульвара.
-А знаешь, - Ксения отодвинула его перед собой, - Я теперь соверешнно не жалею о нашей случайной встрече в ту холодную полночь. Ну не надо, не грусти, - заметив легкую тень на его лице попросила Ксения, - Послушай, как они шуршат под ногами, какие живые звуки, а ведь они уже почти погибли. Но разве они не прекрасны? Я их так чувствую, словно они маленькие зверьки, обступили меня со свсех сторон и не дают пройти, говоря: постой, поговори с нами, мы твои братья, мы тоже - дети Москвы, ведь Москва плодоносит оранжевыми листьями.
Она нагнулась и подняла самый роскошный оранжевый от клена, и приколола себе за отворот синей джинсовой куртки.
После они обнялись, и долго брели, шурша листвой, не замечая ничего вокруг.
Да что же было вокруг? Ведь это было третье число октября девяносто третьего, и Москва остальная бурлила политическими баталиями. У белого дома на Краснопренсененской набережной уже как месяц вовсю толпились вооруженные люди. Шли митинги. Бродило гнойными соками, созревало, грозя, вот-вот, взорваться кипящей людской злобой. Да и по Москве, то здесь то там, встречались неиствующие люди, что-то кричали хором, бузили, громили лавочников. Конечно, Соломахин был примерно в курсе главных фактов, но, как сами понимаете, жил совсем другим. Да ему и в голову не могло придти, что что-то может случиться этим вечером. Да и как, в такой божественный, сказочный осенний день можно было не упиваться чудесной красотой мира. Это какую же нужно иметь мертвую душу?
Не меняя плана, они пошли на спектакль в театр у Никитских ворот, и там смеялись и плакали, будто и вправду побывали на концерте Высоцкого. Впрочем, Соломахин смотрел лишь на нее и смеялся и плакал лишь потому, что смеялась и плакала она. Да и Ксения то и дело прижималась к нему и изредка одаривала его долгим, предназначекнным только ему одному, взглядом.
После окончания на сцену вышел главный режиссер и вернул зрителей на грешную землю. Оказалось, пока шел спектакль, в городе все изменилось: объявленно черезвычайное положение. Вооруженная неистовая толпа ринулась в Останкино и штурмом пытается захватить телевидение. Отдельные группы боевиков направляются в Кремль, к зданию Моссовета. Введены спецподразделения, и центр оцеплен. Театр оказался как раз у линнии оцепления, и здесь, у Никитских ворот уже идет перестрелка: снайперы бьют из бывшего здания ТАСС. Главный режиссер просил, соблюдая максимум осторожности, пробираться влево в сторону Арбата, к метро, которое, вроде бы, еще работатет.
В гардеробе было необычайно тихо. Никто не лез без очереди. Молча получали свои одежды и, мрачно улыбаясь, выходили в ночь. Ксения тоже была тиха и спокойна.
Там снаружи, под чистым звездным небом, сияя желтыми уличным светом, лежало б Бульварное кольцо. Люди перебегали через дорогу, под деревья, и уходили в сторону Арбата. Они с Ксенией, сначала повернули направо, на улицу Герецена, где Соломахин бросил автомобиль, но на углу, вооруженный человек в маскеи никого не пропускал. Тогда они перебежали на центральную аллею, и Соломахин остановившись в тени преувеличено спокойным голосом сказал:
-Подожди меня здесь. Я возьму машину, и когда выеду на будльвар, -он указал на противоложную сторону дороги.- Ты сядешь ко мне.
-Да, конечно, я подожду. Не волнуйся, да ничего страшного и не происходит.
Он перебежал обратно и попытался приблизиться к человеку с десантным автоматом наперевес.
-Назад, - крикнул десантник и грубо выругался.
Тогда Соломахин, показывая пустые руки, все-таки приблизлся и стал объяснять, чего ему надо.
-Тебе жить надоело? - десантник уже понял, что это не враг и, отвернушись в полоборота к зданию ТАСС, прицелился. - Забудь про свой авто.
-Да, нет вы не поняли, машина рядом, я быстренько пробегу...
В этот момент раздался выстрел, и десантник упал на землю, изготовившись к ответному онгню. Владимир Дмитреевич, ничего не понимая, продолжал что-то бубнить дальше. Опять стихло, и десантник снова поднялся, отодвинув Соломахина, продолжавшего так и стоять, за угол здания.
-Ладно, - сказал человек в максе, - где она, говоришь, стоит?
Владимир Викторович объяснил.
-Иди на Калиниский, а там, по соседней улице, может, и проскочишь.
После зашуршало, заматерилась рация на груди, и солдат забыл про назойливого автовладельца. И опять послышались выстрелы, а вослед - шорох осыпающихся листьев.
Соломахин побежал обратно. Но Ксении не было в том месте, где он ее оставил. Он ничего не понимал, ведь прошло всего несколько минут. Может быть, она уже перешла на ту сторону бульвара и ждет его там под пулями? Он устремился в условленное место и оказался у кооперативных киосков. За ними прятались какие-то люди. Они, как перепуганные птицы, вертели головами, поглядывая куда-то на окна бывшего ТАСС. Соломахин запаниковал и стал бегать от киоска к киоску, спрашивая людей, не видели ли они девушку в голубой джинсовой куртке. Те лишь отрицательно мотали головами. Наконец, он вернулся на центральную аллею, и тут из кустов к нему вышла Ксения.
-Здесь, правда, стреляют, - как-то удивленно сказала она.
-Правда, правда, - обнимая ее, прошептал Соломахин, - Пойдем отсюда быстрее.
Они чуть не побежали по бульвару, нет, все-таки, пошли быстрым шагом. На углу Калининского, увидели группы бежавших к станции метро людей. Соломахин остановился у старого арбатского подъезда и принял новое решение:
-В метро может быть опасно. Я сейчас пойду обратно, за машиной, по паралельной к кольцу улице, а ты меня будешь ждать здесь.
-Я пойду с тобой, - попросила Ксения.
-Нет! - с ужасом воскликнул Соломахин. - Нет, прошу не надо.
-Я пойду, - она упрямо повторила.
-Хорошо, - вдруг согласился Вдалдимир Дмитриевич, - Ты пойдешь со мной, пока не будет слишком опасно.
-Хорошо, - она теперь быстро согласилась.
Они пошли, прижимась поближе к стенам домов. Навстречу попадались какие-то люди. Те испуганно шарахались, освобождая тротуар. Когда до машины осталось метров сто, они уперлись в строительный вагончик, перегородивший тротуар. Дальше начиналось чистое простреливаемое пространство.
-Все, - твердо сказал Соломахин, - Дальше ты не пойдешь, не спорь. Там нет никакой особой опасности, но зачем нам обоим подвергаться риску? Нет, нет, не спорь, вспомни, у тебя сын.
-А у тебя дочь! - отпарировала Ксения.
-Давай не будем препираться, в каждую минуту все может измениться, а мне не хочется оставлять этой обезумевшей банде мой любимый авто.
-Ну хорошо, я буду стоять здесь. Иди быстрее, только остороженее.
Владимир Дмитриевич буднично подмигнул ей, слегка похлопав по-плечу, и предпринял вторую попытку высвободить свою лошадку из плена. Страшно ли ему было? Наверное, но, может быть, по-просту, он не осознавал всей серьезности момента. Сделав шагов двадцать, он оглянулся - Ксения испуганно выглядывала из-за вагончика.
Тогда он ускорил шаг и уже не оглыдывался. В метрах двадцати от цели опять послышались выстрелы - короткие очереди перемежались с отдельными хлопками. Началась перестрелка, и надо было ее переждать, но Соломахин перепугался, что Ксения не выдержав выбежит к нему и решил, во чтобы то не стало, наконец, вызволить машину. Он уже побежал, ничего не видя и не слыша, сжимая в руке вспотевший ключ зажигания. Открыл дверцу, запрыгнул, на ходу заводя машину, и вдруг, через лобовое стекло увидел бегущую к нему Ксению. Какая прекрасная звукоизоляция у этих иномарок. Он ничего не услышал, а только увидел, как вдруг она схватилась за сердце и сделала несколько шагов, и оперлась на капот. Потом еще подовинулась, и ее лицо показалось в правом окне - она будто невесомая, медленно спадала наземь. Сколько длилось это немое кино? Неизвестно.
Когда он выскочил на улицу, обежал машину, то увидел ее неподвижно лежащей среди желтых листьев.